ЕЛЕНА ДОЛЕНКО

ДНЕВНИК МОЕЙ МАМЫ (1938 — 1943 гг.)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Имя  моей мамы, Елены Николаевны Доленко, ни о чем не говорит  читателю. Она  не писатель, не журналист, не  ученый или политический деятель, а  обычный человек, привыкший со школьных лет  записывать в  тетрадь  интересные события  из своей жизни и осмысливать их. К сожалению, из школьных лет сохранились только отдельные записи  1938 и 1939  гг. Ими и открывается эта книга,  так как  они  дают первое представление об авторе  и его окружении. Здесь,  в частности, упоминаются Всеволод Багрицкий, сын  популярного  в  30-х годах комсомольского поэта  Эдуарда Георгиевича Багрицкого, его двоюродный брат Игорь Россинский,  Люся  Боннэр, ныне известный политический деятель Елена Георгиевна Боннэр,  другие мамины друзья, с которыми она училась в одной школе.  Целиком же в данной публикации представлен дневник 1942 — 1943 гг. Его мама начала  вести   в эвакуации в  Ашхабаде, где в 1942 г. родилась я.

Казалось бы, что может быть интересного в описании материнских чувств,  детских болезней  и   личных переживаний, но это только первое впечатление. В целом же при прочтении дневника   возникает увлекательный рассказ о  судьбе  молодой женщины,  волею случая  оказавшейся в чужом азиатском городе.  Красной линией через  дневник проходит Великая Отечественная  война и  все, что с ней связано, — голод, нужда,  разлука с близкими,  горечь потерь и тоска… Тоска по  мужу, находящемуся на фронте, и  родной  Москве.

Мои родители поженились   3 марта 1941 г.,  когда до  войны оставались считанные месяцы. Им обоим тогда не исполнилось еще и девятнадцати.*  Мой отец, Арский  Александр Павлович, был  призван в армию в августе  1941 г. Мама в это время уже  была беременна  и решила ехать одна в Ашхабад к родному  дяде Григорию Ильичу Доленко, надеясь, что  там, на юге, ей с ребенком  будет  лучше.  На самом деле все оказалось  далеко не так.   В Ашхабаде, как и везде, был  страшный голод,  продукты выдавались строго по карточкам. Особенно трудно приходилось тем эвакуированным, которые не работали, —  они не получали карточек даже на хлеб. Мама же  не могла работать из-за грудного ребенка  и жила на скудные деньги, которые ей  присылали из Москвы родные. «Сама же я вечно голодная, —  записывает она 21 ноября 1942 г. —  Все время хочется кушать. Никогда не испытывала такого ощущения. Я бы ела и ела без конца».
______________________
* Мама оставила после замужества свою девичью  фамилию — Доленко.

Дядя-почвовед, на поддержку которого мама рассчитывала,  все время
находился в экспедициях.  Его  жена относилась к  маме не очень доброжелательно, и она чувствовала  себя  там  нахлебницей.

Оказавшись  на руках с грудным ребенком в чужом городе, живя впроголодь и не имея возможности уехать обратно в Москву, мама  больше всего страдала оттого, что рядом не было близких людей и не с кем было даже поделиться своими мыслями. «Я так измучилась, — записывает она, — боже мой, ведь я совсем одна, никто мною не интересуется, никто не сочувствует и никому, буквально никому я не нужна. Как тяжело это сознавать, сколько слез пролито от этих мыслей. Москва, такая   родная, где есть люди, которые любят и понимают меня, и так она далеко!»      

Дневник становится для нее настоящей отдушиной. Он спасает ее от  одиночества,  является единственным собеседником и хранителем  горьких минут и переживаний. Но она не замыкается только на личном. Она пишет обо всем, что происходит вокруг, отмечает военные и политические события, очень точно  схватывает характеры  людей, с  которыми  постоянно общается. В одном месте она  рассказывает о положении в военной Москве, в другом  -рассуждает о назревающем конфликте между Турцией и фашистской Германией, в третьем  —  описывает трагическую гибель московских   студентов, отправившихся  в пустыню на поиски черепах. Есть в  дневнике и  нахлынувшие  в тяжелые минуты  воспоминания, и девичьи тайны, и  личные признания, и рассказы о родных и друзьях. Так незаметно, строка за строкой, страница за страницей  раскрываются ее внутренний мир, глубокие душевные качества.

В Москве мама жила на ул. Станкевича (ныне Вознесенский переулок),  перпендикулярной   ул. Горького (ныне ул. Тверская). Ее мать, Елизавета Григорьевна Тиновицкая,  была  советским работником, она умерла в 1940 г. от рака печени. Отец,  Николай Ильич Доленко, имел два образования — техническое и медицинское, до войны работал  врачом в  детской  больнице. Долгие годы он страдал туберкулезом, который обострился во время войны, о чем мама постоянно пишет  в своем дневнике с большой тревогой.

Мой отец жил по другую сторону   ул. Горького, в писательском доме в  Проезде Художественного театра (ныне Камергерский переулок). Его отец, Арский Павел Александрович,  был  поэтом и драматургом, автором  популярного  танго «В парке  Чаир распускаются розы» (музыка  К. Я. Листова). Мать, Анна Михайловна Арская,  работала старшим кодификатором во Всесоюзном  управлении по охране авторских прав (ныне  Российское агентство авторских прав). Учились мои  родители  в одной школе, вернее, школах, которые им приходилось несколько раз менять по распоряжению  роно,  но они переходили туда все вместе: и отец, и мама, и Сева Багрицкий, и Елена Боннэр, которая тогда  жила в гостинице «Люкс» на ул. Горького. И  многие друзья у них были общие —  по школе и писательскому дому. 

В 1994 г.  Е.Г. Боннэр выпустила книгу «Дочки-матери»**, в которой  рассказывает об этих  мальчиках и девочках, об их   нелегкой юности, пришедшейся на самое тяжелое время сталинских репрессий и войну. О моей маме она пишет в нескольких местах, называя ее своей лучшей подругой. «Она, — вспоминает Е.Г. Боннэр, — была высокая, физически развитая, полногрудая девушка… У Елки был красивый низкий голос, она пела украинские и всякие современные песни дома и в школе — на школьных утренниках. Дома у них был рояль. В младших классах ее учили музыке, но она это забросила… Я ее любила. За красоту, за голос, за взрослость, за таинственность, за веселость и доброту. Любила!»

А  мама признавалась ей в любви уже в дневнике 1938 г.: «… Приезжала Люся Б. Хорошая девчурка, я ее очень люблю. Сколько в ней жизни, веселья, ума! После ее отъезда (в Ленинград. — Н.А.)  у меня всегда остается воспоминание о ней, как о какой-то благоухающей струе, которая оставляет после себя ароматный воздух  веселья и счастья».

Уже в военные годы, 30 апреля 1942 г., мама опять запишет в своем дневнике:  «Надюша прислала письмо, в котором пишет, что нашлась Люсенька Б. Она работает в санпоезде, возит раненых. Ей можно писать в  г. Киров. Написала. Теперь не дождусь ответа. Я так рада, что она жива. Ведь она моя лучшая подружка».

И когда умерла  бабушка Боннэр, которую  родные и  знакомые звали батаней, мама  записывает с грустью: «У Люси Б. умерла батаня. Очень тяжело. Какой хороший она была человек. Ведь для Люси это вторая мама. Очень, очень жаль».

Мамины знакомые и родные рассказывали мне, что она была очень красивой, а за стройность фигуры ее звали Елкой.  Естественно, у нее было много поклонников, и сама она, как это видно из дневника, легко   и часто влюблялась. Кто-то ее считал взбалмошной, кто-то — избалованной. Но, как только у нее появляется ребенок, с ней происходит метаморфоза. В дневнике перед нами предстает совсем другой человек — заботливый и ответственный, способный жертвовать собой и стойко переносить удары судьбы. Покоряют ее   любовь и нежность к своему малышу, материнская гордость. 

Такой же необыкновенной  нежностью и тревогой  наполнены ее строки о моем отце. Они оба — муж и ребенок  — слились для нее в одно целое.  Не случайно, узнав из письма свекрови о том, что  отца  направили на передовую, она  с горечью записывает: «Шуренок не пишет. Анна Мих. думает, что его послали на фронт. Неужели это так? Такого маленького, да не совсем еще обученного».*****

Очутившись в Ашхабаде, мама сразу поняла, что сделала  непоправимую ошибку, уехав так далеко от своих родных, и все время думала только о том, как  вернуться в Москву. Для этого нужно было иметь специальный вызов. Во всех ее  записях —  боль и крик отчаяния  об этой  самой заветной  и невыполнимой мечте.

Там же, в Ашхабаде, она с большим опозданием  узнала о гибели  2 октября 1942 г. моего отца.  Видимо, это сообщение к ней пришло в  начале марте 1943 г., после чего она перестает вести дневник — последняя запись в нем сделана  1 марта и заканчивается  сокровенной фразой: «Много раз я вот-вот могла уехать, но все рушилось».
____________________
**  Боннэр Е. «Дочки-матери». Издательская фирма «Литера». М., 1994, с. 206.

В Москву ей помогла вернуться моя бабушка, мать отца, Арская Анна Михайловна, сумевшая получить для нас вызов, но и  дома маме было нелегко:
на руках у нее, кроме меня, оказались еще больные отец и брат. Через какое-то
время она второй раз вышла замуж, а 8 октября 1944 г.  трагически погибла. 

Некоторые люди предчувствуют  свою смерть. В дневнике мамы несколько раз встречаются  философские рассуждения о жизни и смерти, которые  в конце концов  оказались пророческими. «Когда я была летом  (на Новодевичьем кладбище. — Н.А.), мне очень хотелось умереть. Как приятно лежать, когда кругом тебя трава, деревья, птички поют, кругом тихо, тихо». —  пишет это  еще совсем юное создание в январе 1939 г.  И тут же спохватывается: «Нет. Жизнь, хоть в ней и много неприятностей, прекрасна, и я бы ни за что не согласилась умереть, ни за что!»*

Сейчас уже ушли из жизни почти все мамины сверстники. К сожалению, о многих из них я мало что знала, и очень обрадовалась, когда вышла книга Е. Боннэр, в которой  она рассказывает об их общих друзьях. Мне показалось интересным при публикации дневника  в некоторых местах воспользоваться отрывками из этой книги.
Также я посчитала  вполне уместным  именно в тексте, а  не в комментариях,  как это обычно  принято в  такого рода изданиях, сделать и свои  собственные добавления  к отдельным  фактам, например, привести письма  моего отца с фронта или  отрывки из  дневника Всеволода Багрицкого.

Я уверена, что мамин дневник  выходит далеко за рамки личного, и  его публикация в преддверии 60-летия Великой Победы над фашистской Германией станет данью всем женщинам-матерям, растившим детей в суровые годы войны и  спасавшим их от голода и  смерти  ценою собственной жизни.            

Наталия Арская,               
член Союза журналистов России, дочь автора дневника.

1938

12 декабря. 11.30

Вот уже  выходной на исходе. Скучища страшная. Сегодня, как примерная ученица, целый день занималась. Писала сочинение на немецком. Учила географию, алгебру. И так прошел весь выходной. Раньше я с нетерпеньем ждала вечера,   чтобы уйти куда-нибудь —  к Севке или Наде. А сегодня даже ни разу не была на улице, не говоря уже о том, что не ходила к Севе. Он мне с тех пор не звонил. Как-то странно, я привыкла его видеть каждый день, если не видеть, то, по крайней мере, говорить с ним, а теперь ни того, ни другого нет. Но я совсем не жалею, мне от этого как-то легко и свободно.

Когда я начинаю  смотреть на него  со  стороны, как все, мне он перестает нравиться, но,  как только я вспоминаю его веселую комнату, ребят и даже стихи, меня начинает   тянуть туда.  К счастью, я очень редко об этом вспоминаю, и Севка постепенно забывается.

История с Агиным мужем не закончена — он в тот раз не смог прийти. Но Ага просила меня, чтобы я как-нибудь еще раз назначила ему.  Когда будет настроение, попробую.

Лену Б. с тех пор не видела. Она со вчерашнего дня гуляет.

Вчера встретила Мару Волкову. Она на 9-м месяце беременности. Противный большой живот. Идет и улыбается. Фу, дура! А ведь ей лет столько же, сколько и мне.

Я почти  помирилась с Лидой. Она начала со мной разговаривать и вчера даже гуляли после школы. Нинка от меня как-то отходит и опять начинает дружить с Женей. Опять переменялись подружками.

В школе стало немного веселей. Медный 3-й день не был в школе. Надо бы позвонить, узнать, что с ним.

Вчера заходила Лида Ж..   Она уже не была у меня  больше месяца. Натараторила, наговорила и убежала. Чудачка. Со стороны можно подумать, что она псих.

Дома все неприятности. Папаша не захотел со мной заниматься, не дал денег на рамки, вообще относится ко мне не как к дочери. Я с ним не разговариваю уже полмесяца. Да и о чем с ним говорить? Все равно ни он, ни мамаша меня не понимают. Что же делать? Видно, судьба.

1939

17 января

Взялась опять писать дневник, потому что жуткое настроение. Говорят, когда пишешь дневник, значит, ты одинок и у тебя много неприятностей. Но,  по-моему, это совсем не правильно. Я совсем не одинока, и все у меня идет довольно хорошо.

Причиной моего плохого настроения является посещение Новодевичьего кладбища. Я туда ездила вместе с Шуриком А. проведать Игоря.  Мы долго не могли найти  его могилу, и только после долгих поисков нашли ее недалеко от Чехова. Положили цветы и уехали. Серая, мраморная доска с надписью «Игорь Россинский. 1920-1937» — вот что осталось от этого жизнерадостного  юноши.

Очень странно, что каждый раз посещение кладбища оставляет о себе разные впечатления. Это даже немного зависит от погоды. Когда я была летом, мне очень хотелось умереть. Как приятно лежать, когда кругом тебя трава, деревья, птички поют, кругом тихо-тихо; лишь изредка кто-нибудь придет, положит цветы,  и опять кругом тишина и покой.

Я иногда очень завидую Игорю. А иногда мне его так жалко, что он не видит нашей веселой жизни, нашей радости, не может повеселиться с нами так же, как не может с нами погоревать.

В иной раз мне становится жутко, когда я подумаю, что надо лежать долгие годы без движения, без мысли, превращенная в пепел, а кругом тебя будет бить жизнь полным ключом, а ты будешь лежать, придавленная камнем, и не будешь принимать участия в этой кипучей,  веселой жизни.

Нет. Жизнь,  хотя в ней и много неприятностей, прекрасна, и я бы ни за что не согласилась умереть, ни за что!

***

Игорь Россинский,  двоюродный брат Севы Багрицкого, покончил с собой в 1937 г., выбросившись из окна своей квартиры в  писательском доме в Проезде Художественного театра.  Е. Боннэр в книге «Дочки-матери» объясняет это самоубийство, с одной стороны,   неудачной любовью к некоей Леле,  с другой —  потрясением от репрессий 1937  г. » Игорь, — пишет она, — ранился не только о любовь. Обо все! В отличие от Севы, с кем-то спорил на комсомольских собраниях. Годы 36-37-й, процессы, повальные аресты были для него непереносимы. Хотя ни его мать, ни его отчим не были арестованы.

Он говорил, что нельзя жить, если  все кругом верят в это, а ты, ты (это я) не веришь. Какое право ты имеешь не верить? А потом плакал.

В августе 37-го года он пошел на Кузнецкий, дом 22 — там была приемная НКВД (теперь приемная КГБ), тогда мы все туда ходили, чтобы что-то узнать о своих мамах-папах. И ничего не узнавали. Он попросил дежурного, чтобы его арестовали, потому что у него «мысли, неподходящие для комсомольца».  Дежурный не арестовал его, а вызвал его маму. Она увела Игоря домой. А через несколько недель, в ночь на 16 сентября,  Игорь выбросился с шестого этажа из окна своей комнаты. Прямо на тротуар проезда Художественного театра, туда, где теперь летом стоит цветочный ларек, а раньше женщины продавали цветы из ведер. И у них были мокрые стебли. Игорь всегда покупал мне там маленький букетик. И что-то говорил о своей бессмертной любви к Леле. Светловолосый, светлоглазый, высокий, красивый мальчик».

* * *

У меня недавно кончились каникулы, которые я провела очень весело. Приезжала Люся Б. Хорошая девчурка, я ее очень люблю. Сколько в ней жизни, веселья, ума! После ее отъезда у меня всегда остается воспоминание о ней  как о какой-то благоухающей струе, которая оставляет после себя ароматный воздух веселья и счастья.

Новый год мы встречали все вместе: я, Надя, Люся, Шурик А., Леня.  Напекли, наварили и праздновали до 10 часов утра.

После весело проведенных каникул в школе очень скучно. Вообще у нас всегда порядочная скука.

Сегодня было классное собрание об итогах второй чет/верти/, говорят, мне снизили отметку по дисциплине. Да, черт с ней. В эту четверть я думаю взяться за учебу, тем более что уехал Алик, и мне никто не будет мешать. Дома, наверно, решили мне не мешать, не заставляют заниматься, сидеть дома. А от этого мне самой хочется сесть за книгу и прийти пораньше домой, хотя второе мне удается с большим трудом, уж больно я люблю погулять.

Вчера я поссорилась с Надей — она стала  эгоистичной и противной. У нее болит глаз, и на нем растет бельмо, так что ей врач не разрешил употреблять спиртного. А она вчера выпила 2 рюмки портвейна и, когда я  ей не дала  выпить 3-ю, то она назвала меня эгоисткой. Да разве она права?! Я ей по-товарищески желаю добра, а она его отвергла, как что-то не нужное.  В конце концов  мне на нее наплевать — пусть ходит с бельмом.

1942

12 февраля

Снова решила вести дневник. Но надеюсь, что записи будут менее легкомысленными, потому что я уже превратилась в мамашу, и девичьи шалости пора забыть. Доченька моя понемногу растет. Последние ночи спит хорошо. Но перерыва мы не соблюдаем, уж очень жалко, когда она плачет,  и я ей даю грудь.

Люблю ее безумно, страшно жаль, если она простудится, а этого избежать очень трудно.  Отовсюду дует, Галя бросает дверь открытой, и после каждого пеленания она чихает и кашляет. 7 февраля была с ней в консультации. Там совсем не топят,  пришлось ее взвешивать в пеленках, а потом — отдельно пеленки. Вышло, что она похудела еще на 80 г. Но я думаю, что это за счет роста, а смерить ее не удалось — страшно холодно. Как потеплеет, пойду еще.

Срыгивать она стала меньше, но иногда все-таки срыгивает. Пупочек зажил совсем, стал беленький и чистенький, как у взрослых. Купала ее всего два раза. Но думаю начать купать через день.

Сама чувствую себя хорошо. Вчера купалась. Немножко трудно ходить в  туалет, так как болит шов, но боль с каждым днем все меньше и меньше.

День провожу так. Утром хожу за хлебом, потом стираю пеленки, топлю печь, варю обед, убираю в комнате. Конечно между делом кормлю и пеленаю дочь. Каждое утро протираю ей лицо раствором борной. Кожица у нее постепенно сходит и  белеет. Вечером ложусь пораньше и перед этим читаю.

Вчера получила письмо от Анны Михайловны. Как ни странно, но она еще не получила ни одного письма от меня. Я очень огорчена этим. Она пишет мне часто, а  выходит, что я совсем не отвечаю на ее письма. Она выслала 14 января мне 100 рублей, но я до сих пор их не получила.

Жаль, что ее нет со мной. Она бы мне помогала возиться с Наточкой. Вот, например, от непривычки болят руки, а стирать приходится  много,  больше некому.

Михаил Васильевич ко мне  очень хорошо относится. Когда у меня плохое настроение, старается развеселить, разговаривает, зовет в гости. Замечательный человек. Очень внимательный и заботливый. Как жаль, что он совсем один. Он, наверное, страдает от этого, да и заботиться о нем некому. Жена его под Москвой, а письма идут очень долго.

Я тоже давно не получала писем из Москвы. Последние письма были в день выписки из роддома  30 января — от Жени и открытка от Нади. Надя пишет, что вместе с открыткой посылает письмо, чтобы узнать, что раньше дойдет. А письма все нет и нет.

Женя пишет, что папа болеет. Думают,  воспаление легких. А он, наверное, ходит, ведь его нельзя заставить лежать. Интересно, как он поступает во время  /воздушной/ тревоги: неужели куда-нибудь ходит, ведь у него высокая  температура — 40 гр/адусов/. Беспокоюсь ужасно! Иногда кажется, что никогда с ним не увижусь. Но такие мысли стараюсь гнать, они приводят к слезам, а это вредно для доченьки.

Доченьку назвала Наташей, так просил Шуренок, да и мне нравится. Простое хорошее имя. Говорят, Наташи несчастливые,  но  разве меня зовут Наташей, а я  не так уж счастлива.  Не в имени дело! Думаю, если война скоро кончится, она будет счастливой. Лишь бы пережить это лето. Я так боюсь его. Здесь так мрут дети от поносов. Придется кормить ее только грудью, а уж в Москве осенью  заменим грудь кашкой и киселем.   Но до этого еще далеко. Единственное желание, чтобы скорее шли дни.

18 февраля

Наконец-то купание Наточки, кажется, налажено. Купаю через день. Первый раз  все прошло хорошо: она лежала тихо, не плакала. А теперь все время плачет,  как видно, ей не очень нравится. Купаю с тревогой, как бы она не простудилась, но пока все идет хорошо. Я никогда не думала, что могу быть счастлива оттого, что моя дочь сходила в туалет, но выходит именно так. У нее, наверное, болел животик, и она все время плакала. Теперь она сходила и успокоилась.

У соседки достала молокоотсос. Сцеживаю молоко перед каждым кормлением. Хорошо помогает: перестала срыгивать. Хорошеет она день ото дня. Глазища — большие, серые, ресницы — длинные, вылитый папаша. А писем от папаши нет и нет. Сегодня получила поздравительную телеграмму от Анны Михайл/овны/. Наверное, она больше всех довольна, что родилась дочь, а не сын.

Ходят слухи о каком-то указе, по которому квартиры эвакуированных москвичей будут заниматься, но кем  — неизвестно. Думаю, что, если эти слухи и оправдаются, наш дом будут занимать в последнюю очередь. Все-таки это дом писателей и находится в ведении НКВД.

Вчера получила письмо от дяди Гриши. Когда приедет, не пишет. Морозы там — 22 град/уса/. Да и у нас очень холодно. Особенно противны ветры. Путевки на уголь пока нет и нет, а жечь много угля не очень удобно. Поэтому приходится мерзнуть, что не очень приятно.

Написала открытку Севе Б. в Москву. Интересно, ответит или нет. Получила письмо от Нади С. Они там (в Москве. — Н.А.) не унывают, живут хорошо.  На ул. Горького открылся новый театр, где после программы бывают танцы. Они туда шляются почти каждый день. От Люси Б. она  ничего не получала. Что же с ней случилось? Неужели?..  Не хочется даже об этом думать. Я ей посылала телеграмму с оплаченным ответом, но ответа нет.  Не знаю, что и думать.  Жаль, что я не знаю адреса Нелли  или Инны, я бы им написала и что-нибудь узнала о Люське.

Леня П. куда-то тоже пропал, давно Наде не писал. Адрес Медного ей узнать не удалось: не дозвонилась. Надя пишет, что Таня  Баклашова  тоже  скоро станет мамашей. Интересно, кто ее муж — Саша Гинзбург или тот оператор. Владка ей пишет, что проклинает тот день, когда она уехала из Москвы. Я тоже к этому дню также отношусь.

* * *

У мамы была возможность  поехать в эвакуацию вместе с моей бабушкой, матерью моего отца,  Анной Михайловной  Арской,   в Чистополь, куда  Союз писателей вывез   семьи писателей и некоторые свои организации.  Бабушка уезжала туда с ВУОАП, где она работала, и  уговаривала маму  ехать вместе с ней, но мама   упорно стремилась в Ашхабад  к своему дяде Григорию Ильичу Доленко.  Выехать из Москвы тогда была непросто,   бабушка через Союз писателей достала пропуск для них двоих, они вместе доехали одним поездом  до Казани. Там поезд долго стоял, бабушка продолжала уговаривать маму, но она оказалась непреклонной. Но и в Чистополе в первое время были очень тяжелые условия, многие дети сразу стали  болеть,  и несколько человек умерли, так что бабушка теперь уже  радовалась, что мама ее не послушалась и поехала к дяде.

***
17 марта

Сегодня два года, как умерла мама. Что было бы, если бы она была жива? Наверняка, тоже ушла на фронт. А там  недалеко от смерти. Часто думаю, как бы она отнеслась ко всему, что происходит, чтобы сделала…

И очень хотелось, чтобы она увидела Наточку, посмотрела, как  я за ней ухаживаю, поучила. Но чего нет, того нет. Жаль, но ничего не поделаешь…

Дочь моя расцветает. Смеется вовсю. Меня уже хорошо знает. Волосики у нее вылезли и растут новые. Но меня очень беспокоит то, что я ее совсем не купаю. Дни стоят теплые,  мы не топим, но не настолько теплые, чтобы можно было ее купать. Поэтому у нее часто появляются прыщики, которые, правда, быстро проходят, но причиняют ей боль. Особенно на днях был красный прыщик, из него вышло много гноя  и какая-то черная кровь. Кричала она, как резаная.

Последние дни у нее что-то неладно с желудочком — крепит. Мне соседка посоветовала всунуть ей в попочку кусочек мыла. Это помогло. Она сходила, но очень мало. Пришлось сегодня делать клизму, а то она кричала благим матом. После  этого она успокоилась и заснула. Надо будет давать ей сладкой водички, от нее слабит.

Гуляет она у меня каждый день не менее 3-х  часов, а зачастую и все 6-8.   На воздухе спит  хорошо, и мне надо будить ее, чтобы кормить.

Беспокоит меня то, что я ее не купаю, ведь пока будет тепло и в комнате надо долго ждать. Н/адежда/  В/асильевна/ говорит, что ничего не случится, если  выкупаю. Но я боюсь — в комнате виден пар от дыхания. Вряд ли она согласилась бы купать в таком воздухе своего ребенка.

Вообще отношения с ней натягиваются. Осложнения по вопросу питания. С М/ихаилом/  В/асильевичем/ у нее уже был крупный разговор по этому поводу. Он отказался с нами обедать, и стоило большого труда его уговорить не обращать на этот инцидент большого внимания.  М.В. скоро летит в Ташауз.* Очень жаль. Совсем останусь одна. Он все-таки часто заходил домой среди дня, да и относился ко мне лучше всех. Мы с ним, как он выразился, «оба не дома» и поэтому понимаем хорошо друг друга. Он мне доставал свеклу и часто приносил мацони,**которое  для него делала Евдокия Константиновна.

Сейчас мы из столовой берем «обеды» —  каждый день один и тот же суп с
клецками из отрубей, приправленный томатом.  Прибавляем к нему жир,      лук
или мясо, и он становится  съедобным. Скоро мне прибавится еще одна обязанность — ходить за обедом. Сейчас это делает М/ихаил/  В/асильевич/, но, когда он уедет, это буду делать я.

Время летит, как стрела. За стиркой, уборкой, обедом проходит весь день. Некогда написать письмо и записать в дневник события моей однотонной жизни.

Восьмого  марта, в женский день, моя дочь впервые начала смеяться  на «агу». Для меня это двойной праздник.

Дядя Гриша прислал ей резиновую губку, но мыть  ею я еще боюсь, слишком твердая. Сам дядя Гриша приедет  не очень скоро, наверное, в конце августа (здесь, скорее всего, ошибка — в апреле. — Н.А.) или в  мае. Там много работы, и поэтому туда летят М/ихаил/  В/асильевич/ и еще несколько почвоведов.

Писем за это время я получила много. Папа был болен больше двух месяцев воспалением легких. Лежал в больнице. Пишет, что с продуктами очень плохо. Норму уменьшили. У Алика участились припадки.

Приезжал в командировку Леня.  Женя, конечно, без ума от радости. Леня за несколько дней до занятия Ромен немцами был там,  видел  Вапыго  и Иван/а/  Ник/олаевича/. Люси не было дома. Что с ними  стало, он не знает. Очень бы хотелось послушать его. Наверное, рассказывал много интересного. Теперь он уже опять уехал.

Мария Павловна тоже живет у папы. Она им здорово помогает в хозяйстве: ходит по очередям и в консультацию за молочком для Лизочки.

Шурик в ответ на мою телеграмму прислал малюсенькое письмецо. Поздравляет и спрашивает, как зовут девочку. Просит беречь мою дорогую доченьку. Да разве я ее не берегу?

* * *
Мама обижалась на отца, что он присылал маленькие записки. Также коротко он писал и моей бабушке, которая находилась еще в Чистополе, несмотря на  отчаянные усилия вернуться обратно в Москву. К сожалению, этих писем было очень мало. В этом месте я привожу  только те, которые  приходили к Анне Михайловне  во время   эвакуации.

20 декабря 1941г.
Реутово.

Здравствуй, дорогая мама!
Вчера получил твое письмо. Сегодня получил другое. Я жив и здоров. От Лены писем не получаю. Николай Ильич мне пишет, но мало. Ты и отец должны писать мне чаще. Я с нетерпением жду того момента, когда мы все снова будем вместе в Москве. А для достижения этого надо разбить ненавистного врага. Я рад, что нахожусь в составе Действующей армии. И хотя приказ: выступить на защиту Родины  для завершения полного разгрома врага —  нам еще не дан, но он может последовать в любую минуту.
Дорогая мамуля, если завтра мне придется, а придется обязательно быть участником разгрома немецких оккупантов, я клянусь тебе бить их беспощадно, не жалея своей крови и самой жизни, для наступления полной победы над врагами нашей Родины.
Ну, прощай, моя дорогая мамуся. Крепко целуя тебя и отца. Не забывайте и пишите больше. Я чувствую себя хорошо. Сегодня у нас был марш на 30 км, шли на лыжах.
Еще раз крепко целую. Пиши!               
Твой  Александр!»

30 декабря 1941г.
Реутово.
Здравствуй, дорогая мамуся!
Я жив и здоров!
Твои письма и открытки получаю, но очень редко. Поздравляю тебя с Новым 1942 годом. Прости, что написал эту короткую записку, а не письмо. Крепко целую!
Александр.
Р. S. Я тебе написал несколько писем, но ответа не получил».

* * *
Анна Михайловна пишет чаще всех. Присылает деньги. Не знаю, как она сама там обходится. Прислала мне деньги, чтобы я купила что-нибудь себе на память. А что купишь? Ничего нет. Были в выходной всем домом на толкучке. Там тоже ничего подходящего, кроме вязаных ботиночек для доченьки, я не купила. Все или дорого, или не нужно. Хочется купить платок, но стоит он дороговато — 300-375 /руб./ и не очень хороший. Может, к весне будет дешевле и лучше.

Написала письмо Вальдеку. Интересно, что он ответит. Может, он летом поедет в Москву или в Чистополь, и я с ним. Мне то же советует М/ихаил/ В/асильевич/. Но как там с квартирой и удобно ли это, не знаю. Надо написать А/нне/ М/ихайловне/.

М. В. говорит, что  летом здесь будет ужасно голодно и очень жарко. В нашем доме прошлым летом у двоих умерли маленькие дети от поноса. Я так боюсь этого поноса! Думаю, все же как-нибудь уехать, хотя все меня уговаривают и убеждают, что придется еще одну зиму провести здесь. Как этого   не хочется. Но будет, что будет. Лишь бы доченька была здорова. О себе я думаю меньше  всего.

18 марта

Очень беспокоюсь за дочку. Животик  болит у нее  уже четвертый день. Ставлю клизмочку, но это плохо помогает. Оказывается, я ставила неправильно и пускала  много воздуха. Кричит так, что за сердце берет. Вчера вечером топили, и я ее купала. Сегодня очень жарко, думаю выкупать на солнце.

Была в городе. Купила себе тюбетейку и дочке опять туфельки, обувью она у меня на первое время обеспечена.

Получила /фото/карточки, вышла очень плохо, постарела и подурнела. Очень жаль.

М/ихаил/  В/асильевич/ уезжает, наверное, двадцатого. 

Сдала документы в собес. Может быть, заплатят за роды и за декретный отпуск. Все пригодится.

Иду купать дочь. Кричит.

21 марта

Сегодня доченьке два месяца. Ходила с ней в /детскую/ консультацию, но опять безрезультатно. Весов нет. Спросила, что делать — у  нее болит животик и запоры. Сказали, что, наверное, жирное молоко и надо мне  самой больше пить, а ей давать водичку. Жирное молоко! Откуда ему быть жирным?! С похлебки из отрубей?

О шишечке, которая у нее на брови, сказали, что пока ничего страшного нет. Удивительно, откуда взялась эта шишка?

Погода чудесная. Тепло, окна открыты. Наточка с утра до ночи на улице.               

Цветут миндаль, урюк, персики. Воздух наполнен ароматом. Будет хороший урожай на фрукты.

Сажали огород: редьку, лук, свеклу, салат. Семена достал М/ихаил/ В/асильевич/.  Сам он улетел вчера в Ташауз. Без него будет скучно. Хороший он человек.

24 марта

Сегодня первый раз за последние дни Наточка сходила в туалет сама. Может, теперь наладится. Очень рада. Вчера /она/ целый день капризничала, плакала. Н/адежда/  В/асильевна/ сказала: «Наверное, к перемене погоды». И, правда: выпал снег, мороз 6 гр/адусов/, ветер. Урюк, персики — все пропадет от мороза. А думали —  будет хороший урожай!!! Как жалко! И так плохо с питанием, а от этого мороза пропадут огороды и сады.

Ан. Мих. пишет каждый день по открытке. Отвечать  нечего и некогда.                Обожгла себе палец. Нарыв. Очень трудно стирать. А теперь ведь стало холодно. Пеленки сохнут плохо.

От А/нны/  М/ихайловны/ пришел перевод на сто рублей. Она присылает каждый месяц. А самой, наверно, не очень-то хватает — такие вычеты.

Вальдек не отвечает. Вот будет стыдно, если он не ответит! Мы ведь так плохо знаем друг друга. Нет, не может быть — ответит!

29 марта

Вчера   получили  телеграмму от  дяди Гриши. Сегодня  он  прилетит дня на
3-4.  Потом опять обратно. Вчера же от него пришло и письмо. Зовет нас лететь в Ташауз — там хорошие условия жизни,  изобилие продуктов, менее жаркий климат и река. Вообще  я бы, конечно, поехала, но меня смущают перелет и жизнь там с Наточкой. Когда приедет дядя,  выясню все условия и решу.

Вчера ходила получать карточки, но их не давали,  4 часа потеряла даром. На обратном пути из города встретила Шурку Каменского. Он здесь с ИФЛИ. Из знакомых, кроме него, здесь Майка Владимирова и братья Гастевы, кроме Мясика.

Каменский знает хорошо Вальдека. Оказывается, они живут совсем  не там, куда я писала. Так что он моего письма  не мог получить. Он весной собирается в Москву. Каменский  обещал прийти с ним   на днях. Тогда поговорим.

Очень рада, что встретила знакомых. Хотя они не очень-то близкие, но все-таки приятно. Теперь не дождусь, когда они придут.

Погода опять очень жаркая. Солнце палит невыносимо. Вчера купала свою дочь прямо на солнце. Она здорова, только шишка не проходит. Что бы это значило? Смеется вовсю. Меня уже хорошо знает. Стоит только подойти,  сразу улыбается. Замечательный ребеночек! Если сегодня прилетит дядя (Григорий Ильич. — Н.А.), снимет ее обязательно. Тогда всем родичам пошлю карточки.               

Анна Мих.  пишет почти   каждый день по открытке. Ей очень хочется видеть Наточку, наверно, она ей очень понравится. Она ведь чудный ребенок. Или, может быть, это только материнское воображение?! Нет, не думаю.

30 марта
Вчера  прилетел дядя Гриша. Туфли он мне не привез,  у него не было денег. Когда он полетит опять, я ему дам деньги, и  он обещал прислать.

Наточке он привез еще одни ботиночки. Теперь остановка за ней, скорей бы росли ножки, а обуви для нее хватит.

Вчера и сегодня купала   ее на солнышке. Желудочек тоже эти два дня наладился. Только шишка не проходит. Когда получу карточки, схожу с ней  к кожнику.

В Ташауз, наверно, не поедем. Лететь страшно, а ехать на поезде и пароходом опасно. А хорошо было бы поехать. Там молоко 2 руб. литр, яйца 8 руб. десяток, морковь 3 руб. кг. А здесь молоко 12 /руб./ литр, яйца 55 руб., а  морковки вовсе нет. Также там много картошки. А я за картошкой  хоть на край света готова лететь. Но приходится считаться с Наточкой. Хотя дядя Гриша и говорит, что для нее это совсем не опасно, но я боюсь рисковать.

Встретила сегодня свекровь одной девушки, которая родила раньше меня на 14 дней. Она заболела грудницей, и мальчика перевели на искусственное кормление. Ей резали грудь и собираются резать другую. Как хорошо,  что я пока избежала этого. Надо стараться, чтобы  этого избежать совсем.

Вчера вечером ходила в сельхозинститут на картину «Разгром немцев под Москвой». Москва здорово изменилась. Все ходят с оружием. На улицах раздают винтовки, спецодежду. Организовываются отряды. Роют окопы. Прямо не верится, что это так. Показывали ул. Горького и Красную площадь. Но моего дома не было видно. Жаль, хотелось бы хоть краешек увидеть. До конца не досмотрела,  беспокоилась за дочь. Теперь не очень-то разгуляешься!

3 апреля
Погода стоит жаркая. Солнце печет невыносимо. Воздух густой,  хоть топор вешай. Наточку на улицу днем не выношу, в комнате прохладней. А вечером часов до 9-10   спит на улице. Чувствует она себя хорошо. Желудочек в порядке. Купаю каждый день. Только ей очень жарко. Все время потеет, лежит вся мокрая, как мышка. Она начинает понемногу агукать, разговаривать. Меня знает хорошо —   смеется.

Получила  письмо от Жени. Лизочка уже пытается ходить. Галка  научилась читать и просит, чтобы я писала ей печатными буквами. Папа все еще болен. У него в течение дня несколько раз меняется температура. Женя пишет, что это на туберкулезной почве. Если б он лучше питался, то скорей бы поправился. А он свою, и так малюсенькую, порцию-норму отдает Алику. Алик по-прежнему ничего не хочет делать. Большую помощь оказывает Мар/ия/  Пав/ловна/ — достает продукты и ходит по магазинам. В Москву ехать Женя  не советует и пишет, что  может они сами  приедут сюда.

Сегодня была у Наташи. Ей сестра мужа высылает все документы, которые требуются для возвращения в Москву.   Она сможет уехать туда в любое время, но хочет подождать до осени. Рубен пишет ей, что налеты в Москве  бывают по 17-20 раз в день.  Там  голодно, холодно и тоскливо. Это у меня тоже отбивает охоту ехать, но хорошо бы  иметь на руках все нужные документы, чтобы в случае чего — сесть и поехать.

Настроение паршивое — очень жарко. Что же будет дальше? Я сильно загорела. Дома хожу босиком.

От Шурика писем нет. Очень скучаю!!! Когда-то мы увидимся?!

10 апреля
Погода посвежела, третий день идет дождик. Хотя  это и не очень приятно, но все-таки я рада отдохнуть от жары.

Настроение не очень хорошее. Возможно, мне придется перетерпеть еще одну эвакуацию. В Турции суд над советскими представителями, якобы хотевшими убить немецкого посла Папена. Все это, конечно, спровоцировано немцами, но судья и прокурор вопрос ставят так, что, выходит, виноваты  мы. Если суд кончится неблагоприятно для нас, то  можно ждать, что Турция вступит в войну на стороне с немцами  против нас.  Турция и Иран —  это почти одно и то же. А Ашхабад на самой границе с Ираном. Так что нам придется  плохо. Уже поговаривают о разгрузке города. МГУ собирается ехать в Куйбышев. Но пока это только разговоры.

Вальдек и Шурка Каменский так и не  зашли ко мне. Наверно, у них экзамены, нет времени.

Познакомилась с одной мелитопольской семьей — муж и жена, мать мужа и маленький мальчик Володя, старше моей Натуси на 13 дней. Мать, Евгению Мироновну, я знаю  давно. Как-то в очереди, еще до моих родов, она говорила, что у ее невестки тоже должен родиться малыш. Наше знакомство произошло на той почве, что и мне, и им нужно брать прикорм для детишек. У меня молока очень мало, а у Инны грудница, грудь резали,  она кормит только одной грудью, и молока не хватает. Она уже больна два месяца. Температура у нее все время 39-40 гр/адусов/, к ней ходит хирург на дом, для перевязок. Он вчера как раз приходил при мне. Я видела, какая у нее рана. Ужас! Глубокая и широкая, до середины груди! Мне так ее было жаль, что  я   растерялась и не догадалась показать ему шишечку у Наточки и спросить, что надо делать. Не могу себе этого простить.

Шестого апреля была по этому поводу  в консультации, принимали два врача, один   говорит надо резать сейчас, чтобы  шрамик был меньше, другой —  советует подождать, может быть, она сама пройдет. Не знаю, кому верить, что делать.

Есть здесь еще одна семья — Фралович, которые тоже прикармливают свою девочку, моложе моей дочурки на полмесяца.   Вот мы и будем ходить (за прикормом. — Н.А.), то они, то Левины, то я. Все-таки не каждый день тащиться в город, а через два на третий.

Инниного мужа зовут так же, как и моего дорогого мальчика, Шурой. И мне  так больно видеть,  как он с любовью смотрит на своего сынишку, разговаривает с ним и смеется. Как бы мне хотелось, чтобы мой любимый Пусик видел мою доченьку, чтобы она могла тоже смеяться при виде его. Она стала такая умненькая. Но такая  обжорка, на здоровье ей это! Пусть кушает больше, но, к сожалению, у меня мало молока. Вот буду брать прикорм, тогда будет наедаться, но это опасно в смысле расстройства желудка.

Анна Михайловна пишет часто, почти каждый день. Хотя нового у нее  ничего нет, но меня очень и очень трогает ее забота обо мне и Натусе. Наш сосед Юрочка своего дедушку называет старенький папа. Надо будет Ан.Мих. предложить, чтобы  Наточка ее тоже называла «старенькой мамой», раз она не хочет, чтобы ее называли бабушкой, хотя она совсем не старенькая. Пусть сама выбирает себе название. Но просто мамой моя дочурка, мое счастье, будет называть только меня. Никому не отдам этого права! Она меня так хорошо знает, что все даже удивляются.***

Евгения Мироновна хвалила меня за то, что я так чисто содержу доченьку. А ведь я все время одна, а их трое, и их Вовка все-таки не в такой чистоте, как моя Натуся.  Они  здесь все.  Я  же должна делать для доченьки все, как можно лучше, чтобы  папка, бабка и дедка ни к чему не могли придраться.

Дядя Гриша 13-го  улетает. В выходной он фотографировал Наточку, но вышла она неважно, так как дрыгала руками и ногами.  Он  еще не отпечатал. Как отпечатает, сейчас же всем пошлю. Шуреночек не пишет. Анна Мих. думает, что его послали на фронт. Неужели это так? Такого маленького, да не совсем еще обученного.

Дорогой наш папочка! Пусть тебя хранит наша любовь, все наши мысли и думы о тебе. Только бы ты был здоров и поскорей вернулся к нам. Ждем, не дождемся этого счастливого дня. Скорей бы, скорей наступил этот день, и ты бы смог увидеть нашу дорогую крошку, мою жизнь Наташу!

18 апреля

Живем по-старому. Никаких изменений. Ходят тревожные слухи о Турции, но газеты молчат. На фронте без перемен.

Двенадцатого  был Ш. Каменский. Принес печальное известие: на Ленинградском фронте убит Сева Багр/ицкий/. Мне как-то не верится. Но если это так, то очень и очень жаль. Все-таки с Севой у меня связано много всяких воспоминаний, и хочешь или нет, а он был моя первая любовь. Как смешно это вспоминать: 6-й класс, Валя Шагеева, Надюшка, Гога Рогачевский, Костя Попов, Бассин. Где они сейчас, и, может быть, кого-нибудь из них тоже постигла такая же участь, как и Севку?

Собственно говоря, мне непонятно, как он очутился на фронте. В армию его не взяли, а добровольцем… для этого он слишком трус. Наверно, поехал как корреспондент,  и какая-нибудь шальная пуля… Нет, не верю!

* * *
Мама дружила с Севой с детства, поэтому у нее было свое отношение к нему. В старших классах Сева начал сильно пить.  Вскоре после окончания  школы он женился как бы из жалости на знакомой девушке, страдающей «болезнью сердца»,  но  быстро развелся. Е.Боннэр  вспоминает в своей книге: «Ранней весной 1941 года я приехала в Москву подать заявление на разрешение
 _________________
*** У мамы было как бы чувство предвидения. После ее смерти Анна Михайловна стала моим опекуном, и я  называла ее мамой.

свидания с мамой. Севка уже успел жениться и развестись. Все за один месяц. Я узнала об этом из его письма — после развода. С поезда, как всегда, пришла в
проезд Художественного театра. Дверь открыла Маша. Выглянула Раечка. Я вошла в комнату. На тахте сидел полуодетый Севка. Посередине комнаты заканчивала одеваться незнакомая женщина, мгновенно исчезнувшая в раскрытую дверь. Я спросила Севку: «Это кто?» — «Никто!» На углу стола лежали два перстня с крупными темными камнями. Я схватила их и широко, зло размахнувшись, швырнула в раскрытое окно. «Дура сумасшедшая, как я буду их отдавать?» — «Никак». Мы завтракали, обсуждали, как лучше написать заявление. Севка был опытный. Он уже ездил на свидание к Лиде. Потом я пошла в ГУЛаг.  Днем кто-то из друзей сказал мне, что «у Севы роман с потрясающей женщиной, женой композитора Д.»*

Сева рано стал  сиротой. Его отец, известный поэт Эдуард Багрицкий, умер, когда мальчику  было 14 лет, через два года арестовали его мать Лидию
Густавовну.  Сева  остался с домработницей Машей, которая после ареста  матери  была для него единственно  близким человеком. И хотя они часто ссорились, и Севка уставал от ее излишней   заботы, он ее по-своему любил:

Никогда никому ничего не дарил,
Никого не любил я с пятнадцатилетья.
С полоумной старухой остался и жил.
Этой старой колдуньей обут и одет я.

Для Севы настанут долгие мучительные дни одиночества и страданий. Он, совсем еще мальчик,  будет выстаивать длинные очереди   к окошку на Лубянке, чтобы передать посылки для матери, дяди, поэта Владимира Нарбута, и  близкого друга его матери, тоже поэта, И.Поступальского.  В это время он начинает вести дневники, которые сегодня нельзя читать без щемящего чувства жалости, так же, как и его письма к матери в лагерь. В них уже виден не мальчик,  а взрослый человек с трагической судьбой.

«4 августа 1937 года, — пишет он в своем дневнике, — арестовали маму. 15 сентября умер брат… Мне  18 лет, но я уже видел столько горя, столько грусти, столько человеческих страданий, что мне иногда хочется сказать людям, да и самому себе — зачем мы живем, друзья? Ведь все равно «мы все сойдем под вечные своды». Так вот (опять увлекся) я стал задумываться о происходящем, искать начало и конец, определенную закономерность событий.
Увы, мне стало еще тяжелее, тоска, тоска».****

Но  Сева и сам сознавал, что живет не так, как надо, что что-то надо менять в себе. 12 февраля 1942 г. он запишет  в своем  военном дневнике: «Я теперь совсем другой человек, я многое понял. И если буду жив, меня не узнают. Я  сам  решил  переломить себя. Для этого я поехал на фронт и вот достиг успеха.

Но все-таки чувствую: во многом еще остался таким, как был, — мало работаю. Ленив. Но что-то — я не могу понять, что именно, изменилось в моем
характере».

И погиб он так, как будто сам искал смерти в той жизни, которая не

________________
**** Рукописи, переписка, материалы к биографии.., материалы Л.Г. Багрицкой.1936 — 1970. РГАЛИ. Ф. 2805. Оп. 1. Ед.хр. 1 — 116.   

принесла ему ничего хорошего. 16 февраля, за 10 дней до своего трагического
конца, он оставил запись в  дневнике: «Сегодня восемь лет со дня смерти моего отца. Сегодня четыре года, как арестовали маму. Сегодня четыре года и шесть месяцев вечной разлуки с братом. Вот моя краткая биография. Вот перечень моих «счастливых» дней. Дней моей юности. Чужие люди окружают меня. Мечтаю найти себе друзей и не могу… И я жду пули, которая сразит меня… Больше всего мне доставляют удовольствие солнце, начинающаяся весна и торжественность леса».*

А вот как  Е. Боннэр  вспоминает в  книге «Дочки-матери»  о тех минутах, когда она узнала о гибели Севы: «И есть только одно письмо. Но лучше бы его не было. Письмо от Мики Обуховского. Он пишет, что Севка… Севка погиб…  Когда — не знает.  Где — не знает.  Ничего не знает,  а пишет. Но этого не может быть.

Этого не может быть. Потому что не может быть. Севка не может  быть убитым. Мика врет. Я всегда подозревала, что он влюблен в меня. Ухаживает  за Нелькой или еще за кем-нибудь, а сам… И теперь врет. С Севкой это не может случиться. Уже неделю ношу письмо в кармане и, как заклинание, повторяю сотни, может, тысячи раз на дню, как молитву: нет, нет, нет.  Колеса стучат не-т, не-т, не-т. Но вдруг во сне начинают выстукивать: не-ту, не-ту. Не-ту! Просыпаюсь — не-т, не-т, не-т. Я, наверно, с ума сойду».

* * *
Еще Каменский сказал, что Вальдеку отец высылает все документы для проезда в Москву. Так что он скоро поедет туда. А я буду сидеть здесь, никуда не поеду, даже если будут эвакуировать. Все равно, где умереть — здесь или в дороге.  Даже здесь еще скорей выживешь.

Дядя Гриша 13 апреля улетел и вчера с одним знакомым прислал мне соски для Наточки, в Ашхабаде даже таких пустяков нет, и, если бы не соска, которую купила еще в Москве Анна Михайловна, я бы пропала. К соске приучила ее я сама, она ее вообще не любит. Но я, когда беру у нее грудь, чтобы она не плакала, всовываю ей соску. Она удивляется — почему из нее ничего не течет, делает большие, удивленные глаза, но продолжает ее посасывать, и все обходится без крика.

Была с ней у хирурга, сказал, что шишечка — липомка и что пока резать не надо.

Я было начала брать молочко, прикармливать Таточку, но, во-первых, у нее от этого молока появился страшный зеленый понос. Маралась буквально через пять минут. А  во-вторых, она никак не хочет пить из соски. Было пролито много слез, прежде чем можно было заставить ее выпить бутылочку. Так что (от молока. — Н.А.)  пришлось отказаться. Наточкину долю берут себе Левины.

Инну взяли в клинику. Сделали ей еще  три разреза. Пролежит там долго. Я бываю у них часто. Взяла почитать Тургенева «Рудин» и «Дворянское гнездо». Но для чтения нет почти времени. Погода резко меняется: то жжет солнце, то дует сильный ветер и идет дождь.

Письма есть только от Анны Михайловны. Остальные как будто вымерли. Ни Шурик, ни папа, ни Надюшка — ни одного слова. Из Самарканда тоже не пишут.  Странно!  Пора бы им  (Грудзинским. —  Н.А.)  прислать деньги,  уже  прошло почти пять месяцев, как мы расстались, а они обещали высылать сразу, но понемножку. Неужели обманут?  А,  кажется, люди хорошие, честные.

В Ашхабад приезжал чтец Яхонтов. Меня звал Каменский послушать его, но я не пошла. Ждут  еще Утесова. Была Изабелла Юрьева. В кино сейчас идет «Маскарад» по Лермонтову. С удовольствием посмотрела бы еще (в Москве видела два раза), но очень боюсь оставлять дочь, хотя и знаю, что она будет спокойно спать до утра. А вдруг что-нибудь случится?  Все равно спокойно не просижу.  С собой взять тяжело — надо идти пешком.

Обнаружила еще один  дефект у Наточки — правая рука не может сильно подниматься вверх,  мешает какая-то жилка или сухожилие. Надо будет показать врачу.

Бедная моя родная девочка! За что тебе мучиться?  Прости меня, моя дорогая, прости!

30 апреля
То, чего боишься, всегда будет. Я так боялась диспепсии. И вот у Наточки
понос. Вчера была с ней у врача. Велел дать касторки и не кормить после нее восемь часов. Так и сделала. Желудочек прочистился как следует. Но кушать по-прежнему она не хочет. Пососет и кричит как будто режут. Потом опять сосет. Потом опять кричит. Я вся извелась. Я так о ней беспокоюсь. Силой вливаю ей молоко. А когда она сыта, то очень веселая, разговаривает, смеется. Так как стало очень жарко, она лежит  целый день открытая. Все время пытается сосать ручки, а когда отнимаю, плачет. Аукает во всю. Скорей бы только ее вылечить. Предлагали лечь  в клинику, но там нет места. Жаль, что здесь нет частных врачей, а  то те, что в консультации, ничего не знают.

 Еще одна большая неприятность. Папа слег. Сильно поражено левое легкое. Дышит кислородом. Его положили в клинику туб/еркулезного/ института. Но там тоже очень плохо кормят, а питание только и нужно, чтобы он поправился.   Такая неприятная вещь. Но он, наверно, не бросил курить, все вспоминает о табаке, который замотал Сева. Страшно подумать, что будет, если я его лишусь. Без образования, без работы, с маленьким ребеночком!  Я бы все отдала, чтобы он скорей выздоровел.

Боже, когда конец этим мучениям? Я хочу одного — конца, а какого — мне уже безразлично. Лишь бы все мы были живы и здоровы!

Надюша прислала письмо, в котором пишет, что нашлась Люсенька Б. Она работает в санпоезде, возит раненых. Ей можно писать в  г. Киров. Написала. Теперь не дождусь ответа. Я так рада, что она жива. Ведь она моя лучшая подружка. Больше ничего интересного Надя не пишет.

От Шурика получила опять такое же «большое» письмо. Просто удивительно,  почему он так мало пишет. Не могу же я думать, что он просто не хочет мне писать. Спрашивает, как мы питаемся, как наше здоровье,  просит беречь Наточку. А как ее убережешь?  Я все делаю, что зависит от меня. Во всем виноват климат. Если было куда, я бы уехала. Но некуда. А/нна/  М/ихайловна/ скоро сама едет в Москву. А голодать там не очень приятно.

* * *
Моя бабушка, А.М. Арская, приехав в Чистополь, стала настойчиво  посылать оставшемуся в Москве начальству ВУОАП просьбы вызвать ее обратно домой  — тогда нельзя было  даже билет на поезд в Москву купить  без специального вызова. Ее попытки увенчались успехом: 22 апреля 1942 г. ей пришло письмо (аналогичное письмо поступило и в чистопольское отделение Управления по охране авторских прав)  от  председателя Комитета по делам искусств при  Совнаркоме СССР  М. Храпченко, в котором говорилось: «… предлагается Вам выехать  в командировку в  г. Москву сроком на 1 месяц по делам Управления по охране авторских прав».

Ей выдали командировочное удостоверение с текстом: «Предъявитель сего тов. Арская Анна Михайловна — заведующая Сектором Персонализации Управления по Охране Авторских Прав, командируется в гор. Москву по вызову Председателя Комитета по делам Искусств при Совнаркоме СССР. Выдано на срок с 22-го апреля по 22-е мая 1942 г.»

В Москве ей продлили этот срок, а  в июне 1942 г. директор ВУОАП  обратился в соответствующие органы столицы и в районное  отделение милиции уже с ходатайством прописать ее в Москве постоянно: «Всесоюзное управление по охране авторских прав  ходатайствует о прописке на постоянное местожительство нашей сотрудницы тов. Арской А.М.

      Тов. Арская работает во Всесоюзном Управлении по охране авторских прав с 1938 года, является ценным кадровым работником, изучившим все тонкости своей работы, которая узко специфична. Замена сотрудника на этой работе очень сложна, так как для изучения этой специальности необходимо затратить много времени. Знания в этой области приобретаются лишь длительной работой и изучаются лишь годами».

Вернувшись в Москву, бабушка несколько раз ездила  к отцу в Реутово,  где их часть тогда  проходила переподготовку, — он стал артиллеристом. Сохранилось несколько его коротких записок того периода.

«19.1У.42 г.
Здравствуй, мам!
Я жив и здоров. Напиши, как обстоят  дела насчет тетрадей. В этом месяце не приезжай. А числа 20 — 25 сентября, если будет хорошая погода, приезжай и привези какую-нибудь книжицу со стихами.               
Крепко целую. Шура.
Р. S. Очень долго не получаю писем от Елы и Наташи».

«Мама!
Если есть желание и время, можно приехать в выходной до или после обеда. Обед в 2 ч.50 мин.
Шура.
26.У.42″. 

«26 июля 1942  г.
Здравствуй, мама!
Я жив и здоров!    Если в августе ты приедешь ко мне, то тетрадей не привози, ибо бумагу я достал.
Мама, пишет ли тебе Лена? Я от нее давно не получал ни строчки.
Пиши, как обстоит дело с  Пашенькой?
И адрес ее мне напиши.
Крепко целую.
Шура».


«19.1Х — 42
Мама!
Я жив и здоров! Письма ваши получаю. Передай отцу, что его две песни получил и прошу прислать песни (здесь, видимо, ошибка — письма. — Н.А.) и генерала И.К. Папринева, который командовал 8-й гвардейской дивизией.

С этой короткой запиской высылаю тебе справку. Как только ее получишь, сразу напиши.
Крепко целую тебя  и отца.               
Шура».

Одно  письмо моего деда П.А. Арского, относящееся к  переписке весной 1942 г., было найдено после гибели отца в его вещмешке и передано потом бабушке  в штабе дивизии (там же  было и письмо моей мамы от 11 июня  1942 г.).

«25 апр. 42
Дорогой,  сынок мой!
Я от тебя не получаю вестей больше двух месяцев. Очень беспокоюсь.
Если ты еще в Реутове, срочно сообщи, как твое здоровье, как жизнь и работа бойца. Я очень по тебе скучаю.

Мама  получила от Елочки письмо, у нее родилась дочь, имя дали ей Наташа, как ты хотел, она растет  здоровой и крепкой, машет Елке ручками, словом, будет бой-девка!

Милый Шурик, я живу по-прежнему тихо, работаю, написал здесь, в Чистополе, цикл военно-оборонных стихов, задумал писать большую пьесу «Генерал гвардии».

Есть успехи: я написал «Песню о командире», она одобрена, и я получил от командования 8-й Гвардейской дивизии сообщение о том, что песня моя «будет широко распространена в частях дивизии», как они пишут мне в письме, выражая мне «благодарность за  проявленное внимание».

Я сегодня написал им письмо, хочу поехать в штаб, поработать в литературном плане, собрать материал для моей пьесы о нашей советской Гвардии.

Срочно пиши мне, жду твоей весточки.
Крепко целую.
Твой папа».

* * *
Завтра 1 Мая. Каким всегда был раньше этот праздник! А здесь завтра все работают. Демонстрация будет после работы. 

Как весело было в прошлом году в это время! Помню, как второго мая ездили к Косте на дачу. Медный!..  Где-то он сейчас? Какой он стал сейчас, моя юношеская любовь?

Хорошее  было время. Есть о чем вспомнить. Сейчас  живу только воспоминаниями… А в уме одно: дочка, Москва! Ну, ничего: «Все дороги ведут в Москву!» И наша приведет туда же, только все зависит от времени. Скорей бы, скорей!

7 мая
Сегодня у меня новоселье. Переселилась в комнату Мих/аила/ Вас/ильевича/. Здесь не так жарко и мало мух. А там их мириады. Последние ночи просто не могла  спать.   
Духота, мухи, муравьи, бабочки, тараканы, жучки — все это ползает, летает, кусает и совершенно не дает спать. Кроме того, мешал ежик, которого поймали, чтобы он ловил мышей.
Не спалось еще и оттого, что очень боялась, чтобы какой-нибудь муравей не влез Наточке в ушко. У нее все поносик.  Просто надоело стирать. У меня тоже несколько дней болел живот. Поела верблюжьего мяса и наверно не совсем хорошего.

Писем нет ни от  кого. Только вчера получила письмо из Самарканда от О.С. Грудзинской. Пишет, что про долг не забыла, но нет возможности сейчас выслать. Пришлет, когда им заплатят эвакуационные, которые до сих пор не платили.

Жара невыносимая. Все время болит голова. Несколько раз шла носом кровь.

Первомайские праздники прошли очень скучно. Ходили пить чай к Мартенсен. А так все тоска и тоска.

Все хуже и хуже с едой. Мяса совсем  нельзя достать. Люди питаются черепахами, за которыми ходят в Кара-Кумы (пустыня.  — Н.А.). Недавно из-за этих черепах был следующий несчастный случай. Студент и студентка МГУ пошли в пустыню за черепахами. День был страшно жаркий. Студентке стало плохо. Студент пошел искать  воды. Но, когда  вернулся, не мог найти то место, где он ее оставил, и искал несколько часов. Потом пошел за товарищами. В общем, ее искали два дня и не могли найти. На третий день на поиски вылетел самолет. Ее нашли, но она уже умерла. Вчера ее хоронили. Не хотела бы я так умереть!

 8 мая
Сегодня моя дорогая Натуся впервые сама, лежа на животике, подняла головку.  Держит ее прямо и очень долго.

Такая она хорошенькая, мое счастье! Ведет себя прилично. Кормлю ее через 3 часа, купаю. Почти весь день она  находится на воздухе, только, когда становится жарко, заношу в комнату. Лежит голенькая, разговаривает, пускает пузыри. Такая милая. Как я ее люблю! 

Все хорошо, если бы не понос. Пачкается очень часто. Надо будет завтра попробовать дать ей рисового отвара.  Из-за поноса нельзя делать и оспу (прививку. — Н.А.). А здесь это очень опасно, встречаются заболевания черной оспой.

Вчера у меня были Шура и Инна. У Инны опять болит грудь, но уже другая. Боится, что опять придется резать. Вот не везет.

На детские карточки дают по 500 г пряников. Нужно будет купить и припрятать для моей дорогой Наточки. Когда будет ей месяцев 7 — 8, можно будет мочить их в молоке и давать ей.

Писем нет никаких. Очень скучаю и волнуюсь о папе. Как-то он себя чувствует?! Хоть бы он поправился!

Мой живот почти совсем поправился! Теперь черед за Наточкой. Скорей бы она поправилась. Тогда все было бы «якиш».

Говорят, война кончится в это лето. Дай-то бог! Но что-то не верится!

12 мая
Жарища жуткая. Вчера в тени было плюс 43 гр/адусов/, а на солнце, наверно, все 70. Некуда деваться, обливаюсь холодной водой, но к этому не могу прибегать часто, опасаюсь грудницы. Наточка на улице бывает только утром и вечером. Днем очень жарко.

В песках опять случилась целая трагедия. Нашли 18 трупов, которые оказались студентами МГУ. Бедные москвичи! Куда занесла их эта треклятая война?

Мне тоже очень хотелось сходить в пустыню, посмотреть, что она из себя представляет, но теперь не пойду. Боюсь.

У моей Натуси стащили пеленки и полотенце, которое я ей подкладываю во время купания. Я их повесила сушить, и их кто-то унес.

Натонька  сейчас  не спит. Что-то говорит, пускает пузыри. А время уже 12. Надо ложиться спать.

Писем  нет и нет.   Что-то там делается? Как чувствует себя папа? Сегодня написала письма ему, Шурику и Анне Михайловне. Завтра и мне обязательно должны быть письма.

Спокойной ночи, моя дорогая дочурка!
Бай- бай, Таточка!

17 мая
«Тысячи мелких, обычных забот, которых требует ребенок, заполняют дни. Как ни просты они, как ни однообразны, они все же не позволяют думать о другом. Ребенок завладевает всем; этот маленький кусочек мяса заслоняет ваш горизонт. Вне его,  одного  лишь его  ум растерян».
Р.Роллан. «Очарованная душа».

23 мая
Позавчера Натусе исполнилось 4 мес/яца/. Выглядит она очень хорошо, моя крошка. Все говорят, что она поправилась и похорошела. Она очень бойкая, разговорчивая и хохотунья. Хохочет прямо…»ха-ха», но после громкого смеха всегда икает. Это потому, что она смеется из животика, а не голосовыми связками. Все время двигается и бьет ножками так сильно, что, если бы ей под них подставить молоко, оно сбилось бы в масло. Сама переворачивается со спины на бочок и на животик.

В общем, очень хороший ребенок. Но, к сожалению, понос все продолжается;  он не злокачественный, раз она поправляется, а не худеет, но все-таки очень неприятно. Давала ей пить марганцовую водичку, делала клизмочку из марганца  —  ничего не помогает. Это, видимо, зависит  оттого, что я иногда сама ем зелень. Но в книге проф/ессора/ Антонова «Мать и дитя» написано, что пища матери не влияет на желудок ребенка. И зелень кушать надо, чтобы снабжать ребенка витаминами. Но скорей всего это от жары.

Жара доходит до 50 гр/адусов/ в тени. Душно, дует горячий воздух из Кара-Кумов. Наташе даю пить чуть подслащенный чаек. На улицу ее почти совсем не  выношу.

Сама я тоже очень плохо переношу жару. Сильная жажда. Идет кровь носом. Сшила себе сарафан с голой спиной. Но все равно очень жарко. Жарко даже совсем голой.

Ни от папы, ни от А/нны/  М/ихайловны/ давно не было писем. А сегодня получила два от папы и два от А. М. А. М. пишет, что писем от нее из-за разлива Камы долго не будет.*

От нашего папуси писем нет. Она очень скучает. Не знаю, что бы это значило —   13 мая   А.М. прислала деньги из Казани, когда 13 мая  она только должна была их получить. И почему из Казани, а не из Чистополя. У меня есть подозрение, что она возвращалась через Казань в Москву и послала мне какие-нибудь эвакуац/ионные/ деньги.

Папа пишет, что очень многие вернулись в Москву: Рива, Нина Елизарова, Мурзанова. Воздушных тревог (в Москве. — Н.А.) давно нет.

Папа лежит в клинике. Ему вдувают по пол-литра кислорода в день. Он занимается тем, что чинит чулки и читает книги. Может, ему будут делать операцию, но точно он еще не знает, этому мешает его возраст — 57 лет. Алик ходит  к нему каждый день. Питание папе дали усиленное — за время болезни он потерял 17 кг, но хлеба не хватает. Алик носит ему еще по 700 г в неделю, больше они (сестра Женя и Алик. — Н.А.) ему давать не могут, так как Лизочке вместо хлеба покупают сухарики.

Мария Павл/овна/  ушла к себе. Женя хозяйничает одна. Алик   ходит за молочком для Лизочки и по магазинам. Натусе папа советует давать всякие соки, но этого здесь нет.

Очень хочется вернуться домой,  многие возвращаются. Здесь так мне надоело. С Над/еждой/ Вас/ильевной/ бывают столкновения. Вчера я даже разревелась. Конечно, нервы у всех сильно потрепаны, но мое положение в доме незавидно. Бедная родственница, да еще с ребенком.

Сейчас на детские карточки дают галеты. Надо приберечь их для Натуси. Кто знает, будут ли они потом.

31 мая
Получила письмо от моего дорогого мальчика. Пишет, что в марте он был в командировке в Наро-Фоминске. Видел убитых немцев, принимал участие в боях. Сейчас он опять в Реутове. Очень беспокоится  о моем материальном положении, пишет, что страдает от того, что не может нам помочь. Любимый мой Пусик! Я знаю, что ты  отдал бы  все, чтобы нам было легче жить. Учись, мой родной, а главное будь здоров,   и тогда все поправится.

Да и живем мы  не так уж плохо. Лучше жить и нельзя. Все равно ничего не купишь. Мечтала весной купить себе теплый платок. Но они  вместо того, чтобы подешеветь, подорожали в два-три раза. Да и вообще сейчас все очень подорожало.

Шуренок говорит, что он мне мало пишет, но  в мыслях он всегда со мной. Я
тоже ведь о нем вспоминаю каждый час, каждую минутку и в моих  письмах   стараюсь  показать, как я его люблю, как думаю о нем, как лелею встречу с ним. А он не может написать, хоть чуть больше. Каждое его слово для меня так много значит, так дорого! Просит прислать фотографию Наточки. Я ему послала плохую. Приедет дядя Гриша —  пошлю лучше.

Ан. Мих. пишет, что скоро выяснится вопрос, едут ли они в Москву. Письмо от 27 апреля, так что, может быть, она давно уже в Москве. Счастливая!

Я написала, чтобы мне прислали какой-нибудь вызов. Так хочется домой!

Встретила Вальдека. Ему дадут пропуск в Москву, если его отпустит Нарком/ат/  прос/вещения/. Но  его не отпускают.  Он все хлопочет, и поэтому у него не было времени зайти ко мне.

Натуся чувствует себя хорошо. Она тоже хочет в Москву. Она уже сидит у меня на руках, но я все-таки боюсь ее сажать, чтобы  не искривить позвоночник. 

У нее будут лопоухие ушки, они у нее все время подворачиваются, и она на них лежит. Косыночку же надевать жарко.

Когда я  доченьку купаю, она лежит самостоятельно и так расплескивает ноженками воду, что потом мне приходится мыть пол. Очень жаль, что я  приучила ее спать в пеленках. Ей так жарко, бедняжке. Хочу ей сшить платье, чтобы она была совсем большая.

Сейчас она спит.  Уже первый час. Тоже ложусь.
Спокойной ночи!

2 июня
Какая счастливая Анна Михайловна! Она поехала в Москву! Я правильно догадалась, что деньги она прислала из Казани по дороге в Москву.

Она пишет, что 7 мая выезжает туда на один месяц  в командировку,  но  будет хлопотать о постоянной прописке. Хоть бы удались ее старания. Потом  и меня вызовет. Вот будет хорошо! Если даже постоянно не удастся прописаться или по тяжелым жизненным причинам она вернется в Чистополь, то все-таки  посмотрит Москву, квартиру.

Может быть, ей удастся поехать к нашему Пусику. Наверно, зайдет к нашим. Поговорит с ними.

Боже, как я ей завидую!

Не знаю, куда ей писать. Она писала 7 мая, что едет на месяц. Сейчас уже 2 июня.  А письмо будет идти тоже месяц и может ее не застать. Она только узнала о Наточкиной шишечке. Милая, моя родная, она так о нас беспокоится! За ее ласку и помощь я буду ей вечно благодарна!

Шишечка не проходит. Стала какая-то синяя и то больше, то меньше!  Странно!

Сегодня же получила письмо от Люсеньки (Е. Боннэр. — Н.А.). Как я ему обрадовалась! Эту непоседу занесло на фронт, где ее тяжело ранило. Лежала 4 месяца в госпитале. Теперь работает медсестрой в санпоезде. Очень интересуется Наточкой. Называет себя второй мамашей. Но я даже, кажется,  и ей не уступлю называться  второй мамашей, хотя я ее очень и очень люблю. Дочка только моя, у нее одна мама — я.

А это дочурка с каждым днем все хорошеет. Такой хороший пусик. Она такая спокойная, моя крошка. Ночью спит по 8 — 10 часов, покормлю ее в 8 вечера, а потом — в 4 — 6 утра.

Вчера решилась пойти в кино с  Инной и Шурой.  Дочку покормила в 8 и ушла. Она прекрасно проспала до 6 утра,  напрасно я волновалась в кино и все время думала о ней.

У меня плохи дела с обувью. Босоножки порвались,  туфли носить жалко, да и тяжело. Ходила в кино в босоножках Над/ежды/  Вас/ильевны/  и натерла себе огромный водяной мозоль. Теперь больно ступить.

Дядя Гриша прислал письмо. Пишет, что может купить туфли. Вот хорошо бы. А то совсем не в чем ходить.

Бывает у меня Инна, я так рада, что сдружилась с ней. Она  очень напоминает  Надю С. Так же говорит, такая же веселая. Они с Шурой приходят иногда вечером,  и мы слушаем патефон. Это самые хорошие вечера.

Ну, пора ложиться спать.

Ох,  сколько бабочек на свет налетело!

7 июня
Итак, Анна Михайловна в Москве. Об этом я узнала из ее письма. Да и по внешнему виду  письма я догадалась, что оно из Москвы. Красные чернила и конверты из тех, что остались дома. Значит, она попала в мою комнату и сидела за моим столом! Это сверх моих сил!

Пишет она, что была у Жени. Женя очень похудела. С пропиской трудно — А.М. все время хлопочет. Письмо маленькое. Видно, она очень занята. Хотелось бы узнать подробности о квартире, о Москве. Наверно, как освободится, напишет.               

Получила письмо от папы. Его здоровье в том же состоянии. Пишет, что с операцией Наточкиной липомки надо подождать. Пусть она как следует окрепнет. Советует мне лучше питаться. А как лучше? Питаемся мы очень неважно, хотя запасы и есть. Утром —  чай или кофе с молоком и хлебом,  в 5 — 7 часов — суп и вечером  — чай. Питание — не из очень хороших.

Мне бывает обидно, что, когда я ложусь спать (а спать я стараюсь лечь раньше — в 9-10 часов),  Н.В. что-нибудь варит или жарит пироги  и кушают их без меня. Я ее понимаю: ей для своей дочери хочется больше сделать и дать, чем мне. Но это не нужно так обставлять. Я бы ничего не сказала и не говорю, когда Галя пьет молоко или ест лишний пряник. А это укрытие мне очень неприятно.               

Так же осложняется стирка. Н.В. говорит, что у меня выходит очень много мыла. Но что же делать? Не стирать пеленки? Или мне надо заливать пеленки кипятком? А когда она дома, она не дает закипеть воде, и пеленки не отстирываются.  Приходится выбирать время для стирки, когда ее нет дома.

Мыла же действительно мало. На рынке оно стоит 20 р/уб/. кусок, а по карточкам дают полкуска в месяц. Не прикажешь же Натусе не пачкаться. Вчера  и сегодня пробовала держать ее над горшочком. Иногда выходит. Но боюсь держать —   спинка еще очень гнется.

На днях Наточке сшила  платье, такое же, как себе сарафан. В нем она выглядит совсем  как большая.

Жара страшная. Даже ночью стало душно. Только под утро прохладно. 

Сильно кусаются москиты. Я вся распухла от их укусов. Наточку держу все время под марлей,  под этот колпак москитам трудно пробраться.
С завтрашнего дня хочу начать кормить Наточку через 3,5 часа. Не знаю, что
получится.

* * *
Обо всех событиях мама сообщает и моему отцу. Единственное сохранившееся к нему письмо как раз было написано в эти дни.  Как я уже упоминала выше, оно было найдено у отца после его гибели вместе с письмом моего деда П.А. Арского.         

«Дорогой Шурик!
Твоя мама уже в Москве. Может,  она уже тебя видела! Как я ей завидую! Мне так хочется быть ближе к тебе, мой дорогой мальчик! Как твое здоровье? Мы буквально погибаем от жары. Очень душно спать. Наташа так плохо спит, что мне все ночи приходится с ней сидеть. Я ей сшила платье, и она стала похожа на взрослого человека.

У нас еще одна победа. Натуся научилась сидеть на горшке и поэтому перестала пачкать пеленки. Мне приходится меньше стирать, чему я очень довольна. Прости, что я пишу тебе такие вещи, но ведь ты отец, и тебе все, что касается твоей дочурки, должно быть интересно.

Меня страшно искусали москиты. Просто вся опухла. Натусю же никто не покусал, так как я ей сделала навес из марли.

Дорогой  папуся! Помоги нам выбраться отсюда. Напиши Павлу Александровичу.*****

Женин Леня  был в Москве. Теперь он на Западном фронте. Ваня Воронков тоже на фронте. Мне Люся Б. прислала письмо. Она была ранена и лежала 4 месяца в госпитале. Сейчас работает медсестрой.

Ну, всего хорошего, мой милый. Больше писать нет сил. Мозги плавятся.

Крепко тебя целуем.
Твои Наташа и Лена.

11/У1  42 «.


* * *
«Она посмотрела в колыбель. Вот ее будущее. Оно розово, как полуночный свет, оно спит и улыбается, оно неотделимо от нее до тех пор, пока она жива. За это будущее она будет бороться, это будущее она согреет на груди своей, этому будущему она отдаст жизнь свою».
Кальницкий. «Остров голубых песцов».

13 июня
Атмосфера наших отношений с Н.В. все сгущается. Того и гляди грянет гром. Нет дня, чтобы,  вернувшись  домой, она не ворчала и не ругалась. Галя в ответ на ее вечное недовольство плачет, а мне приходится, стиснув зубы, молчать. Ворчит из-за пустяков, и это еще больше злит.  Я очень довольна, что у меня есть комната — убежище от ее бесконечных упреков. Это все так надоело, я так устала. Так хочется отдохнуть!
 _________________________         
***** П.А. Арский был в этот момент со своей другой семьей в Чистополе и тоже безуспешно хлопотал о выезде в Москву. Они вернулись  только весной 1943 г., когда началась общая реэвакуация писателей.

Получила письмо и деньги 100 р/уб/. от Жени. Настроение (у Жени. — Н.А.) паршивое. Очень трудно с хозяйством и детьми. Особенно трудно с Аликом. Я представляю, как он может действовать на нервы. Кроме всех его «не могу» и «не умею», ее раздражает и возмущает, и я тоже целиком к ней присоединяюсь, его поведение по отношению к папе. Папа,  находясь в больнице, уделяет из своего пайка и отдает ему яйца, масло и т.д. А он с удовольствием это принимает, вместо того чтобы отказаться. Хотя, как пишет Женя, питаются они удовлетворительно. Такой дурень! Неужели так трудно понять, что от питания зависит здоровье и жизнь папы! А что будет с ним без папы? Трудно даже представить. Ничего не умеет делать, не хочет учиться. Вбил ему в голову это сам папа. Трудненько ему придется в жизни.

В Москве с питанием стало лучше. Кроме того, Леня привез продуктов, так что Жене стало легче.

А/нна/ М/ихайловна/ тоже прислала письмо. Прописали ее (в Москве. — Н.А.) на один месяц. Много работы, поэтому она к папе не может выбраться. Женя о ней пишет, что она очень постарела. А Ан. Мих. пишет, что Женя похудела. Что значит встретиться после нескольких тяжелых месяцев! Интересно, какой окажусь я к моменту встречи. Я все больше и больше худею. Зато Натуся поправляется. Появились морковка, капуста, лук,  теперь варим овощи, и молоко стало гуще.

Жаль, что у Наты понос. Можно было б давать ей морковный сок. Последние дни с ней много хлопот. Научилась сама переворачиваться на животик. Перевернется, полежит, устанет, а обратно не умеет. И начинает плакать. А только ее перевернешь на спинку, глядь —  она опять на животе. Так что отойди и —  обратно иди, не то слезы. Ничего не дает делать. Уткнется носом в подушку и кричит: «Ма-ме-ма».

Стирки стало меньше,  сажаю ее на горшочек.  Юла она невозможная. Ни минутки покоя. Все вертится, говорит, болтает ногами, руками, глаза так и бегают. Наверно, она будет лопоухая,  все время лежит на собственных ушках. Выглядит она хорошо и перед Вовочкой — прямо красавица. Говорят, что она будет хорошенькой, только носик подкачал. Ничего, носик у нас папулин,  и, кроме задорного вида, вреда от него никакого не будет.

Оттого что она не лежит спокойно после еды, она часто срыгивает. Уложить ее невозможно и запеленать можно только на одну минуту — распеленается. Да и в пеленках ухитряется перевернуться на живот. Как ванька-встанька. Я ее на спину, она — на живот. Так целый день.

Погода все такая же душная. В Москве сейчас только тепло. Ну, к следующей весне и мы будем там.

7 июля
Сегодня мне 20. Мало и много. Мало, потому что в эти годы иметь и воспитывать ребенка — редкость. Много,  потому что прожито уже 20, а ничего еще ни для себя, ни для других не сделала.

День прошел, как всегда, никто  из здешних меня не поздравил, хотя и был накануне разговор о моем 20-летии. Пришло поздравительное письмо от папы и  Жени, открытки от А/нны/ М/ихайловны/ и Нади (Суворовой. — Н.А.). Надя передает привет от Лени П. Я очень рада, что он жив. У меня о нем всегда будет только хорошее воспоминание. Но у него,  увы: вряд ли он с любовью будет вспоминать обо мне. Слишком много ему доставила неприятностей. Бедный мальчик! Я его до сих пор люблю, и очень хотелось бы с ним увидеться, но не сейчас, а года через 2 — 3. Может, тогда  мы лучше поймем друг друга. Он, наверное, и сейчас понял, насколько он лучше меня. Дай бог, чтобы его жизнь сложилась хорошо. Он такой хороший, добрый человек!

Анне Мих. продлили прописку в Москве на один месяц. Она пишет очень редко, да и я совсем никому не пишу, уж больно жарко.

Папа  скоро выпишется и перейдет на инвалидность. Но он, конечно, будет что-нибудь делать. Он же не может сидеть без работы. Не знаю, как его здоровье, почему его выписывают. Что он — безнадежен? Алика, может быть, положат в   больницу. Вот было бы хорошо и для Жени, и для папы с Аликом. Может, там его подлечат. 

Жене трудно очень со всем справляться. Лизочку оставляет в колясочке и уходит. Она  из колясочки выпала, и ей пришлось с помощью хирурга  вправлять ручку. В Москву /Женя. — Н.А./ приезжать не советует. Надо ждать. А ждать придется очень долго,  немцы опять   начали наступление, и наши отступают по всем фронтам. Сдали Севастополь, окружают Москву. Хотелось бы быть всем вместе, здесь так надоело.

Паршивое отношение со стороны Над/ежды/  Вас/ильевны/. Не дождусь, когда приедет дядя Гриша.

В выходной купили полбарана, так что питаться стали лучше. Сегодня взяла по детской карточке белой муки и напекла блинчиков. На рынке купила 2,5 кг дыни и справила мое рождение. Выпить не пришлось ни капли.

Помню, когда мне исполнилось 16 лет, мы с Надюшей ездили в Кубинку к Лене П. и там отпраздновали мое совершеннолетие. А здесь так тоскливо и нудно. Жара страшная, делать ничего не могу: нет сил. Но самое паршивое то, что нет воды. Пускают на полчаса или один час раз в 2-3 дня. Приходится за водой ходить на водокачку, она находится далеко, а мне нужно много воды, так как  купаю Наточку по 2 — 3 раза в день.

Дочь у меня что надо!  Толстенькая, розовая, загорелая;  подвижная, как волчок. Ни минуты покоя. Топ, топ, дрыг, дрыг. Становится на колени и качает коляску. Но сидит еще плохо, вернее, я боюсь ее сажать.

29 июня, наконец, удалось ее взвесить: весит 5800 г, рост 62 см — на 800 г меньше и 2 см не  доросла для ее возраста. Но это ничего — на нее ведь сильно действует жара. Я сама хожу,  как вареная,  и очень сильно похудела.

Сегодня снималась на базаре в «пятиминутке». Вышла ужасно старая и страшная. Вот уж приедет дядя и снимет. Очень хотелось иметь карточку в 20 лет, а она получилась такая дрянная.

Совсем случайно встретилась  с Ю.Олешей и Ольгой Густавовной. Они здесь уже давно. Оля болела тифом, еле-еле выжила. Выглядит ужасно. К сожалению, они подтвердили мне сообщение о смерти Севы. Но как она произошла, они тоже  не знают. Его матери прислали официальное сообщение. Бедная Лидия Густавовна! Она в августе должна была уже выйти на свободу к своему единственному Севе, и вдруг его убили. Какая нелепость!

Была у Оли долго,  говорили о том, о сем. Вспомнили Игоря, Люсю, Надю, Мику, Леню П. Всех, всех.

Оля — единственная москвичка, которая видела мою дочь. И она ей очень понравилась, моя крошка. Да и все на нее любуются — у нее такое приятное тельце. Она такая умница. Ей скоро полгода. Вышиваю ей болгарским крестом подушечку и отдала  шить платье. Не знаю, что  бы я ни сделала для нее.

Она часто спит на коленях, подняв попочку вверх. Мне сказали, что это очень нехорошо, что она умрет. Это все предрассудки. Зачем ей умирать такой любимой маленькой птичке?

У моей родной доченьки должна быть хорошая жизнь. Скорей бы только конец войны. Тогда уедем в Москву и заживем по-другому.

28 июля
Шесть дней тому назад Натусе исполнилось полгода. Платье, которое вышивалось крестами специально к этому дню, украдено. Пришлось вышить другое, но  не такое нарядное. Подушку я тоже не кончила —  нет сил вышивать в такую жару. К счастью, вот уже второй день у нас появилась вода, теперь хоть под краном можно освежиться. Ночи тоже  стали прохладнее, укрываемся одеялами.

Натуся уже хорошо сидит. Какая она хорошенькая в своем платьице! Как она лепечет «ма-ма». Я просто готова задушить ее от любви.

Появилось много винограда. Сегодня первый раз дала Натусе ложечку сока. Посмотрим, что из этого выйдет. Ей, наверно, так хочется другой пищи, кроме молока! Она так тянется к помидорам и страшно сердится, когда поднесешь ей помидор и не дашь.

С Над/еждой/  Вас/ильевной/  была опять неприятность.  Я по Наточкиной  и по ее карточке  взяла сахар для Наташи. А ей это очень не понравилось, а ведь по Наточкиной карте мы получили 5  м\ ешков\  сахара, и я ничего не говорила. Меня удивляет, какая она мелочная!

Дядя Гриша все еще не приехал. Ан/на/  Мих/айловна/ прописалась в Москве постоянно. Папа уже выписался из больницы, хотя он и очень слаб. Не знаю, зачем он это сделал, ведь у него была возможность полежать там дольше.

Ан. Мих. пишет, что была на дне рождения у Лизочки. Лизок еще не ходит, но стоит и держится за что-нибудь.  Галка рано начала ходить, потому что за ней был хороший уход, а  за Лизой Жене совсем некогда смотреть.

Шуренок прислал письмо. Возмущается, что долго не получал от меня писем — 3,5 месяца. А я пишу ему часто. Так обидно, что пропадают письма! Поздравляет нас с днем рождения и пишет адрес Лени П.

А Леня сам мне в этот день прислал письмо. Называет меня на «Вы» и «Елена Николаевна». Очень просит меня написать о моей жизни и о моей Наташе. Славный, хороший, чудный Ленька! Что-то он обо мне думает, как он должен меня презирать, а он пишет:  «… остаюсь  с уважением к Вам»… Хороший мой, я его все-таки очень люблю. Но что же делать, если у меня такой ужасный характер! У него чин старшего лейтенанта. Он месяц был в окружении, еле выбрался. Пишет, что потерял мою карточку и просит прислать другую. Зачем он брал с собой мою карточку?  Неужели  до сих пор… Нет, это бывает только в романах. В жизни это вряд ли может случиться.

У Люси Б/оннэр/ (в Ленинграде. — Н.А.) умерла батаня.  Очень тяжело. Какой хороший она была человек. Ведь для Люси это вторая мама. Очень, очень жаль. В   Ленинграде вообще многие умирают. У Ан. Мих. умерли  сестра и ее муж. Осталась девочка 15 лет. Бедный ребенок, за что ты должен страдать!

На фронте положение очень плохое. Наши без конца отступают, особенно около Ростова и Воронежа. В Москве опять стало хуже. Идет подписка на денежно-вещевую лотерею и собирают теплые вещи. Предстоит тяжелая зима. Уже  теряешь надежду, что все это когда-нибудь кончится.

Иннин Шура в пехотном училище в Чарджоу. Будет учиться 3 месяца. Вовочка сильно болел поносом, еле выжил. Они сами виноваты. Уж больно грязно он у них содержится. Инна, кажется, получит Сталинскую премию, тогда бросит работать. Она тоже сильно похудела, но не так, как я.

Вчера в соседнем госпитале показывали кино «День нового мира». Там много видов Москвы. Как грустно и больно смотреть на нее, родную и любимую. Как хочется скорей быть в ней, и как с каждым днем уменьшаются шансы на возможность попасть туда! А как этого хочется!

2 августа
Сегодня впервые сама  ходила в город за пряниками. Уже дня 3-4, как я заменила Наташе одно кормление (грудным молоком. — Н.А.)     жиденькой кашкой с молоком  из детской муки, которую я привезла из Москвы. Кладу ложечку муки на 200 г смеси молока и воды. Добавляю сахару. Пьет с удовольствием.  Теперь я  могу  отлучаться не на 3 часа, а на 6.

Часы мои до сих пор не починили. Обещали на 4 августа.

На базаре много винограда, дынь и арбузов. Мы сейчас кушаем помногу винограда, 3 кг в день. Но, говорят,  виноград скоро кончится — начнутся  заготовки  для государства.

Натуся  вот уже неделя  как каждый день пьет виноградный сок. Он ей очень нравится, и чашечку, из которой она пьет, она не может видеть без восторга.

Платье, которое пропало, нашлось. Сейчас у Натуси два вышитых платья. Наташа слово «ма-ма» употребляет уже со смыслом. Также она все время лепечет  ба-ба, па-па, де-да, де-де, дай. Она здоровенькая, но мне, кажется, немножко похудела.

Из Самарканда Ольга Сергеевна прислала сто рублей. Аркад/ий/  Иван/ович/ болен колитом. Они «загнали»  виолончель. Очень жаль, у них она, кажется,   очень хорошая.

Почвоведы  еще не приехали.  Наркормзем не дает денег на их отправку.
Со столовой дело наладили. Ходим за обедом по очереди с Галей. И вообще 
у нас с ней дежурство через день. Обед из двух блюд — лапша и оладьи. Но лапша гуще, чем мы брали раньше. Эта столовая большое подспорье.

Ох, как раз четыре часа!  Надо идти за обедом.

10 сентября
У меня сильно заболела Натуся. Грипп и желудочное, болеет третий день.
7-го была температура  до 40,2 — 42,5 гр. Теперь только 38 гр/адусов/, но ей совсем не лучше. Не знаю, с чего бы это. За эти три дня она  стала неузнаваемой, похудела, побледнела и   ужасно вялая и капризная. Моя дорогая девочка, как она мучается, моя родная!

Был врач. Прописал касторку и еще какое-то лекарство. Но его нет в аптеках. Дала ей одну касторку. Она совсем не спит, ни днем, ни ночью.

Я тоже вся измоталась. Спать хочется ужасно. Страшно боюсь за Наточку, она стала какая-то неживая. Не могу даже  предположить, отчего она заболела. На улице тепло. А кашкой я ее кормлю давно, и все было хорошо. И вдруг на тебе. Очень беспокоюсь. Хотелось бы сходить к хорошему врачу, но здесь даже в детской клинике нет врача, кроме одного, который ходит на дом.

В последнее время я очень устала.
20 августа приехали дядя Гриша и Мих/аил/  Вас/ильевич/, а 24-го приехала жена Мих. Вас. —  Зинаида Алексеевна. Теперь на мою долю легло еще больше забот. Галка пошла в школу и до того обленилась, что с трудом убирает свою кровать, не говоря уж об общей уборке комнат.

 Зин. Алек. вселила в меня много надежды на поездку в Москву, особенно на дорогу.  Она ехала очень хорошо. Все время имела отдельную скамейку. Она говорит, что дорога совсем не страшна, а  на билет в багаж принимают 50 кг. Так что  мне можно будет взять с собой самое необходимое, а остальное —  в багаж. Написала об этом своим в Москву. Может быть, пришлют вызов. Лишь бы дочка скорей поправилась.

Папа прислал мне деньги. Чувствует он себя еще не совсем хорошо. Но, главное — это то, что он усиленно питается в туб/еркулезной/ столовой и много отдыхает, так как  Алика устроили в больницу, где он пробудет 2 — 3 месяца. У Жени обе дочки болели «кровяным» поносом. Теперь выздоровели. Галка ходит в дет/ский/ сад и страшная озорница. У Жени по-прежнему много хлопот. Мар. Пав. ей не помогает. Женя думает и эту зиму жить у папы — на Арбате топить не будут.

Анна Мих. пишет, что Шуренок уже выбыл из Реутова, а Шурик прислал мне письмо со своей фотографией. Он очень изменился. Стал совсем другим, еле его  узнала. Пишет он также мало.

Больше писем ни от кого не получала. С Леней П. или что-нибудь случилось, или он не получил моего письма. Надя тоже не пишет. Эта  наверно рассердилась на меня за письмо, где я прошу ее не ревновать меня к Лене. Странный человек  эта Надя.

22 октября    
Давно не писала.  Сильно болела Наточка. Я уж думала, что она не        выдержит. Сильно ослабла моя девочка, но уже поправляется. Я сильно устала за ее болезнь. Она так капризничала, беспокоилась! А ведь мне никто не
помогает.

Еще и еще раз вспоминаю родных и мечтаю о том, чтобы быть вместе с ними. Но теперь в Москву попаду не скоро — я заболела пендинками,** а с переменой климата они ухудшаются. У меня их несколько, но самая неприятная на губе. Ходила к врачу. Говорит, будем лечить уколами, а я боюсь —  у многих от уколов появлялись новые пендинки.  Ими болеют от 6  до 24 месяцев. Так что у меня есть шансы пробыть здесь еще два года и приехать в Москву со шрамами на лице. Нечего говорить — приятные перспективы!

С Натусиной шишечкой тоже была у врача. Направили в 1-ю поликлинику. Завтра пойду с ней на консультацию к профессору Березину. Будут лечить  радием-рентгеном. Тоже не знаю, стоит ли это делать сейчас,  многие  люди говорят, что радий   влияет на головной мозг. Врачи же говорят, что это обывательские разговоры. И что лечить нужно именно сейчас. Не знаю, как быть. Написала папе, но ответ придет только через месяц-полтора. Завтра поговорю с профессором. Интересно, что он скажет?!

Поликлиника находится в городе. Но я   ухитряюсь попадать на машину сельхозинститута, и это совсем  неутомительно. Правда, на машину нужен пропуск, но шофер почему-то  меня пропускает так, за что я ему очень благодарна.

Недавно мне связали платок. Я думала, что он выйдет плохой —  шерсти было мало, и вся   разная, так как  покупалась понемножку. Но платок вышел замечательный. Я так довольна. И стоил он мне очень дешево. Хотелось бы мне связать еще кофточку себе, но шерсть ужасно подорожала. Наташе связала носки, шапочку и варежки.

Дяде Грише с 1 ноября дают отпуск на 5 месяцев за счет предыдущих лет.  В ближайшее время он,  по всей вероятности,  никуда не уедет; ему я страшно рада. Кроме того, в Ашхабаде сейчас эпидемия холеры.  Уехать нельзя — карантин.

Вызова мне не прислали до сих пор. А теперь он мне и не нужен.

Папа чувствует себя очень плохо. Врачи советуют ему перейти на инвалидность. Он, конечно, не хочет. С деньгами у них плохо. А он мне сегодня прислал деньги. Завтра же отошлю назад.

Алик в санатории под Москвой по  Сев/ерной/ ж.д. Вчера мне прислал открытку. Пишет, что кормят их хорошо  — З раза в день. Они работают: рубят и заготавливают на зиму дрова. Там он пробудет всю зиму. Хорошо, если все будет спокойно. Папа  тогда отдохнет немного.

У Жени все по-старому. Лиза начинает ходить, но разговаривать не хочет. Женя пишет, что она пошла в Артемьевых. Но я что-то плохо помню, чтобы Ленька был неразговорчив. Скорей наоборот!

Наташа уже хорошо говорит «мама», «папа» и «баба». Я ей показываю карточку Шурика и говорю «папа». И она за мной повторяет и тянет карточку в рот. У нее уже два больших зуба внизу. Вверху же только режутся. Она очень интересно зовет  меня пальчиками. И делает это совершенно сознательно. Если бы она не болела, наверное, ходила бы. Ее здесь прозвали Михаська, так как она родилась в один день с Мих/аилом/ Вас/ильевичем/. «Михасик», «Михасик» —  и она оглядывается.

Такой хороший ребенок! Как жалко, что ни папа, ни бабка с дедкой не увидят ее  совсем  маленькой! Может быть,  старше она  станет хуже. Нет, не думаю, она всегда будет такой чудесной крошкой!

Анна Мих. очень  хочет, чтобы  мы приехали. Шурик же, к сожалению, кроме, «как здоровье Наташеньки» и «крепко  ее целую», никаких отцовских чувств не проявляет. Да он вообще пишет редко. Ездит в какие-то командировки. По два-три месяца не бывает в Реутове. А что и где,  неизвестно. Ничего не пишет о своих занятиях и перспективах. Ох, если б я его могла сейчас увидеть, я б его так отругала за его письма,  чтобы он в следующий раз знал, как писать жене. Когда я была на Украине, он совсем иные писал письма. Или в этом виновата война? Да, да и да!

3 октября
От Шурика давно нет писем. Анне Мих. он тоже давно не писал. Не знаю, чтобы  это могло значить? Ан.Мих. пишет, что он давно закончил школу  и теперь он — боец-артиллерист. Но почему же он тогда в Реут/ове/? Как плохо, что он сам ничего не пишет о себе!

Вчера я была с Наташей у проф. Березина с ее шишкой. Говорит, что это не ангиома, а скорей всего минингиоз — мозговая жидкость вышла наружу   через какую-нибудь щелочку. Я очень испугалась, но он сказал, что это еще только предположение, но если это и так, то гораздо лучше, чем ангиома. Бедненькая  моя девочка!

В мои пендинки делают уколы акрихина. Нужно сделать по три укола через три недели. И все пройдет. Так   говорят врачи. Не знаю, что получится, но я рискнула.

У Наташи неправильный обмен веществ. Выступили прыщики. А лекарства нет.

Я хочу поступить на работу. Но не знаю, как быть с доченькой. Иждивенцам ничего, кроме хлеба, не дают. Даже мыла и соли. Возмутительно, что даже детям   не дают мыла.

21 октября   
Сегодня моей дочурке десять месяцев. Она уже ходит за ручку. Но сейчас моя дорогая девочка больна. У нее воспаление среднего уха. Она так мучается, моя бедная. Не знаю, как это я ее не уберегла. Хотя это и неудивительно,  на улице очень холодные дни, а в доме постоянно открыты двери,  и кругом дует.   

На работу я так и не устроилась. Нет места в яслях, да и Натуся заболела.

Очень трудно с молоком для Наташи. Нам носят очень плохое молоко, а другую молочницу не могу найти. Наташе уже пол-литра молока мало, хватает на 1 -1,5 раза. Потом варю супик или кисель из изюма. Сейчас она очень капризничает, плохо кушает и совсем не спит.

Каждый день хожу с ней к врачу. Покупала ей мацони, кушает его с удовольствием. Жаль, что оно такое дорогое!

Ната одно время поправилась, теперь опять худеет. Она уже грызет хлеб и пряники, ловко работая своими зубками.

Я, несмотря на хорошие известия с фронта, все тоскую и скучаю. Шурик очень давно не пишет ни мне, ни  А/нне/  М/ихаловне/.  Папа чувствует себя плохо, очень устает. Сама же я вечно голодная. Все время хочется кушать. Никогда не испытывала такого ощущения. Я бы ела и ела без конца. После того, как Наташин хлеб стали отдавать молочнице, мы свой хлеб  делим на порции к завтраку и обеду. Конечно, Галя и Н/адежда/ В/асильевна/  отрезают себе по нескольку раз добавочные, а я и Гриша довольствуемся малым.

К дяде Грише они относятся очень плохо. Он всегда грязный. Белье на его постели никогда не меняется. Трусы и рубашки стирает себе сам. Все последнее отдает Гале и Н.В., а они принимают это как должное. Сейчас он в отпуску. У него очень болит сердце. Почти  все время лежит. Да еще, к несчастью,  нарывает сильно рука. Опухоль дошла до локтя. Врачи грозят ампутировать. Вот еще беда!

В связи с намеком  открытия второго фронта москвичи опять начали строить планы. Первого апреля они  (видимо, кто-то из маминых знакомых. — Н.А.) едут в Москву. Я   уже стараюсь не думать об этом. Такое счастье не может быть столь близким.

Погода сейчас отвратительная —  дожди и слякоть. Туман, ничего  не видно, но еще должны быть хорошие,  теплые  дни.  В Москве же сейчас настоящий холод.  Бедные мои, как им тяжело там! Хоть бы это была последняя зима, а весной бы кончилась война. Вот бы хорошо было!

1943

23 января
Прошел Новый год! И Наточкин год! Нельзя сказать,  что по этому поводу много было выпито вина. А слез пролито  много. Москва до сих пор маячит в далеком тумане. И никак не приближается. Хорошо, хоть на фронте дела улучшились. От этого  немножко веселей. А то хоть вешайся.

От Шурика писем нет. 1 сен/ября/  получила последнее письмо. Что с ним? Эта мысль так и сверлит все время, не исчезая ни на минуту. Какой он теперь стал? Ведь мы так давно не виделись. Я от него начинаю отвыкать. Вернее, я больше о нем думаю не как о муже, а как о товарище, которым он мне был до нашей женитьбы. Меня так страшит мысль, что я его больше не увижу, что хочется рвать    на себе волосы и кричать, кричать, кричать!

Одно мое утешенье, радость и счастье —  это Наталка. Какая она чудесная! Она уже бегает вовсю. И когда идет,  то все время приговаривает: «У-у-у-у». У нее шесть зубов. 5-й и 6-й прорезались совсем недавно. В ясли ее так и не отдала, то там не было места, то карантин, а теперь страшный холод и грипп.

Кроме того, я думаю, что в марте  все-таки вырвусь отсюда. И на два месяца, да в самый холод сдавать ее не стоит. Дома тоже очень холодно. Писать и то руки мерзнут.

Наталку сажать (на горшок. — Н.А.) приходится   буквально через 2 — 3 минуты. Я ей сшила теплую стеганую кофточку на верблюжьей шерсти. Она  такая теплая. Это спасение. Купаю ее через 7 — 8 дней, каждый раз рискуя, что она схватит воспаление легких. За исключением насморка, она здорова. Глазки прошли, ушко тоже. С шишкой к врачам ходить перестала. Решила отложить  до Москвы.

Наталке уже год! Как быстро он пролетел. И как он мне тяжело дался! То жара, то холод! То глазки болят, то понос! То ушко, то еще что-нибудь. Но от всего спасало грудное молоко. А что будет, если опять придется лето проводить здесь. Уже молока нет, да и нервов не хватит   на такое пекло. Но у меня есть надежда на выезд.

Московск/ий/  бот/анический/  сад едет отсюда в марте месяце. Я говорила с их начальником. Он сказал, что сможет взять меня безо всяких,  если у меня будет вызов. И постарается взять, если даже не будет вызова, сделав меня чьей-нибудь дочкой. Но за это он не ручается. А если бы был вызов! Но вызова никто не может мне прислать. Пишу, пишу всем, и никто об этом мне не пишет ни слова. А с Мос/ковским/  бот/аническим/ садом так бы хорошо  поехать! Вагон отдельный и помогут кое-чем.

И так досадно, что из Москвы нет ничего. Папа, правда, сейчас болен, дома один — Женя уехала на Арбат. Уехала не по своей воле. Заставило домоуправление. Папа остался один, больной, в нетопленой комнате! Так бы хотелось быть около него! Помочь ему!  Я раньше не понимала, как дорог мне он. А теперь, когда живу в чужой семье, ого, как я ценю его отношение ко мне, заботу и любовь!

Ан/на/  Мих/айловна/  пишет редко. Бедная, она, наверно, совсем потеряла голову от Шурикиного молчания. Действительно, это ужасно. Единственный сын. Ведь, кроме него,  у нее никого нет, не считая нас с Наталкой. Она очень хочет, чтобы мы вернулись, но как это сделать? Без вызова не получить пропуска! А вызова она прислать не может. Вот заколдованный круг!       

Получаю письма от Нади, Лени, Лиды Ж. и Вальд/ека/. А Надюша не унывает. Живет весело. Ждет меня в Москве. Интересно, какая она теперь стала. Поправилась?  Да с чего там —  похудела, выросла, похорошела! Леня  вступил в партию, теперь он капитан. Далеко пойдет, молодец!

Лида Ж. пишет, что вышла замуж за своего Исю Кнопа и что скоро собирается стать мамашей. Да я ей что-то не верю. Наверно  выдумывает все, чтобы посмотреть, как я к этому отнесусь. Я благословила ее,  пожелала счастья и только!

Частенько вспоминаю школьных ребят: Игоря Ш., Костю И., Федю Б., Юрку В. и особенного Медного. Что бы я ни отдала, чтобы знать, где он и что с ним! Какие странные у нас с ним были отношения.  И как мне будет больно, если я узнаю, что он погиб. Из школьных ребят никто не пишет. А хотелось бы знать, как они.

Вспоминаю, как провожали Бориса и Медного. Сердце рвется. Шурка (Медный. — Н.А.), увидимся ли мы с тобой? Ведь неспроста ты одну меня просил прийти к военкомату? А Борис, будет ли он  когда-нибудь  клясться  Созвездием Гончих  Псов и с невозмутимым видом рассказывать о том, как и когда я была в Канаде…

Хоть бы скорей промелькнула эта проклятая война, тогда опять соберемся все  вместе. Надеюсь на это. Верю, но с болью в сердце.

1 марта
Боже мой! Какая тяжелая жизнь! Сколько надежд, но еще больше разочарований. Много раз я вот-вот могла уехать, но все рушилось в самую последнюю минуту. Теперь последняя надежда, последняя  попытка, но вряд ли она удастся. В госпитале есть  раненный в ногу москвич, ехать в Москву один он не может, трудно, возможно, возьмет меня в качестве провожатой, ему дадут на меня литер.  Но самого  его  я еще не видела, не разговаривала с ним. Говорила с ним Маруся. Завтра или послезавтра она нам устроит свидание, и мы поговорим,  и я выясню, что и как. А если это не удастся, буду пытаться  уехать куда-нибудь в колхоз.

Феня едет за 60 — 65 км от Ашхабада. Ей дают квартиру. Там, говорят, замечательно! Но у Фени специальность, а у меня никакой. Прошу ее, чтобы она  узнала, можно ли мне   попасть туда. Там, в горах, на границе запретная зона. Чудная природа и богатый колхоз.

Дядя Гриша сказал, что мне надо из Ашхабада уезжать поближе к пище, не то будет голодно и мне, и им. Коротко и ясно.

Возможно, если я не уеду в Москву или в колхоз, буду жить одна. Да не возможно, а наверно. Может быть, и в лаборатории найдется для меня комнатка. Но мне так  хочется  в Москву! Женя и Ан/на/  Мих/айловна/  пишут, что они хлопочут. Как бы я была рада. Даже  несмотря на то, что сейчас ситуация на фронте очень ненадежна. После таких больших побед, как Ростов и Харьков, наступило затишье, и ходят самые противоречивые слухи о том, что нас  опять сильно теснят. Говорят, что летом немец будет пускать газы на Москву, но все же я хочу быть там.

Я так измучилась, боже мой, ведь я совсем одна, никто мною не интересуется, никто не сочувствует и никому, буквально никому я не нужна. Как тяжело это сознавать, сколько слез пролито от этих мыслей.   Москва, такая   
родная, где есть люди, которые любят и понимают меня, и так она далеко!

Папа опять лежит в клинике. Образовались новые очаги на левом легком. Чувствует себя плохо. Боже мой, неужели я его больше не увижу. Ой, что мне делать, что делать! Как выйти из этого положения!

Все против меня — законы, люди и природа. Даже собственная дочь, моя ненаглядная крошка, и та испортилась. После прививки оспы она сильно температурила. Были у нее судороги ножек и ручек, тошнота и понос. Я позвала доктора, думала, что менингит. Но все эти явления, действительно, менингиозные,  были у нее от высокой темп/ературы/. Врач сказала, что при оспе это бывает довольно часто.

Теперь Наташа поправилась, но характер совершенно изменился. Капризуля ужасная. Сама играть не хочет. «Ма-ма-ма-ма» —  без конца. Ночью просыпается и требует есть. Вообще аппетит у нее, на здоровье ей, замечательный. Кушает 4-5 раз в день и  помногу. Но какое это мученье для меня! Каждый раз надо думать, что варить?! Что варить, когда нет ничего!

Дядя Гриша привез 0,5 кг масла и 1 кг риса. Но это  уже она  почти съела, хотя я стараюсь тянуть и тянуть как можно дольше, особенно масло. Манка 25-30 р/уб/. стакан. Как жить, как жить? Надо Наталку отдавать в ясли, там  будут кормить.  Жалко, но что же сделаешь. И так, на ее счастье, она больше года была дома.

Милая моя дочурочка, если бы нам уехать!

Много раз я вот-вот могла уехать, но все рушилось.

* * *
Из писем  моего отца трудно было  понять, чем занималась их часть. Маме в Ашхабад он пишет, что был в командировке в Наро-Фоминске и принимал участие в боях. Бабушку он старается ничем не огорчать и только один раз   вскользь упоминает, что они сделали марш-бросок на лыжах в 30 км. В мае  1942 г.  их часть, видимо, после боев проходила основательную учебу в Реутове,  и Анне Михайловне  разрешали к нему приезжать. Однако уже с июня письма от него  стали приходить все реже и реже и, хотя на них по-прежнему стоял штемпель Реутова, это совсем не значило, что он  находился там.

6 сентября 1942 г. отец  прислал бабушке  письмо, казалось бы, не вселяющее
никаких опасений за его жизнь,  и она ждет  от него  весточку, когда к нему можно приехать. А он  в это время  уже был далеко от Москвы и принимал участие в боях  за Смоленск.  Его молчание длилось  почти полгода, а в феврале 1943 г.  бабушке  пришла похоронка — узенький листок бумаги с коротким сухим текстом, напечатанным на машинке: «Арский Александр Павлович, рождения 1922  года, убит 2 октября 1942 года в 3 часа утра, осколком мины. Похоронен 2 километра Западнее дер. Красное, Темниковского района, Смоленской области».

Такое же  извещение  пришло с еще большим опозданием маме в Ашхабад.

Деревня Красное находится в той же области, где и  деревня Королево —  родина его отца, моего деда  П.А. Арского (деревня Королево Юхновского уезда Смоленской губернии). Вот такие коллизии иногда  устраивает жизнь — отец родился на этой земле, а его сын  там погиб, защищая  Родину  от иноземных захватчиков.

Устраивает жизнь иногда и другие удивительные вещи. Почти 60 лет спустя после гибели отца я встретила его однополчанина Николая  Кирилловича Батаева.****** Причем  обнаружилось это  не сразу. Я тогда работала в многотиражной газете завода «Москабельмет», а Николай Кириллович как ветеран войны был моим  рабкором. Это был милейший и добрейший души человек.  Когда-то он  занимал на заводе пост  зам. директора по кадрам,  хорошо относился к людям и за это его  в коллективе  уважали и помнили.

Однажды во время очередного банкета в заводской столовой в честь дня Победы мы оказались с ним за одним столом. Ветераны, как полагается, выпили фронтовые сто граммов, оживились и стали вспоминать свое боевое прошлое. Почему-то вдруг  у нас с соседями  зашел разговор о моей фамилии, и я стала рассказывать о своем дедушке, поэте   Павле Арском.

— Постойте, постойте, — вдруг сказал Николай Кириллович, — а ведь я знал сына поэта Арского — Сашу Арского. — И  он посмотрел на меня так, как будто увидел в первый раз.  —  Так, выходит, это ваш отец?

Я от волнения не могла ничего сказать и только утвердительно кивнула головой.

— Да-а-а,- протянул он задумчиво. — Хороший был паренек, добрый, отзывчивый. Пел нам песню своего отца «В парке Чаир распускаются розы». Мы его еще спрашивали, где находится этот Чаир, и он так красочно рассказывал про Крым, про море, читал  стихи.

Николай Кириллович помолчал.

— Он погиб на моих глазах. Это  произошло  поздней осенью 42-го года  под Юхновым.  Мы с ним  ночью  стояли в карауле. Было очень холодно, уже выпал первый снег, а   вокруг —  странная, звенящая тишина,  ни  звука — ни с нашей стороны, ни со стороны немцев.  И  вдруг  они  начали  массированный артобстрел, просто обрушился шквал. Саша сразу упал. Я подскочил к нему  — он был   мертв. Подбежали санитары и унесли его.На глазах ветерана выступили слезы.

— Как же  я раньше не догадался, что это ваш отец. Арская и Арская, а вот, как вы вспомнили про своего деда-поэта, так меня и осенило.

Такие встречи со свидетелями смерти близких на войне —  редкий случай. Это просто подарок судьбы.

Из   друзей моих родителей, в том числе тех, кого мама упоминает в своем дневнике, не вернулись многие фронтовики: Сева Багрицкий, Гога Рогачевский, Юра Малышкин, Люся Чернина, Петя Гастев и др. Это о них Сева Багрицкий написал в своем   дневнике незадолго до гибели:

Нам не жить, как рабам,
Мы родились в России,
В этом наша судьба,
Непокорность и сила.

_____
****** Н.К. Батаев умер в 2003 г.

Примечания

Дневник Е. Доленко содержит много событий и имен.  Однако  за давностью времени не все из них  удалось раскрыть, особенно  это касается фактов из жизни автора, а также его  друзей и знакомых. Идентификация  некоторых имен основана  на данных из личного архива составителя.
При подготовке комментариев использовались   словари  и справочная литература.

Всеволод Багрицкий… — Всеволод Эдуардович Багрицкий (1922 — 1942), близкий друг Е. Доленко и А. Арского, сын поэта Эдуарда Георгиевича Багрицкого. Жил в писательском доме на Проезде Художественного театра (ныне Камергерский пер.).
Эдуард Георгиевич Багрицкий (псевд.; наст. фам. Дзюбин) (1895 — 1934),  русский советский поэт.
Игорь Россинский, двоюродный брат Всеволода  Багрицкого. Мать Игоря — Ольга Густавовна   (в девичестве Суок), родная сестра  Лидии Густавовны Багрицкой; отчим — писатель Юрий  Карлович Олеша (1899 — 1960). Фамилию Суок Олеша  использовал в пьесе «Три толстяка». Олеши  жили в  том же писательском доме.
Григорий Ильич Доленко, почвовед, исследовал, в частности,   будущее русло  Кара-Кумского канала. В советские времена — академик  Академии наук Туркменской ССР.
Мой отец жил в писательском доме. —  Один из первых  писательских домов  в Москве,  построен  в 1931 г.  в Проезде Художественного театра. В нем жили многие известные   писатели и поэты — М. Светлов, Н. Асеев, Л. Сейфуллина, Э. Багрицкий, Ю. Олеша, Я. Шведов, В. Инбер, И. Уткин, В. Ильенков,  Б. Агапов,  Д. Алтаузен и др.

Елена  Боннэр жила в гостинице «Люкс». Эта гостиница  находилась на  углу Тверской и Глинищевского переулка  рядом с Филипповской булочной. Там жили главным образом   иностранцы-коммунисты и работники Коминтерна. Отчим Боннэр,  Геворк Алиханов, который для нее всегда был отцом, занимался  в  Коминтерне кадрами. Гостиница «Люкс» впоследствии была переименована в «Центральную».В настоящее время там ведется основательная реконструкция. 
Приезжала Люся Б. —  Е.Г.  Боннэр  после ареста  родителей  жила и училась в Ленинграде и приезжала в Москву  передавать посылки  матери в ГУЛАГ. Ее  отец был расстрелян в 1937 г.
— Надя Суворова училась вместе с  Е. Доленко и Л. Боннэр  в одном классе.

1942 г.

Галина Григорьевна  Яхонтова, — дочь Григория Ильича Доленко и Надежды Васильевны Яхонтовой, носила  фамилию своей матери. Ей в ту пору был лет 14.
Михаил Васильевич Яхонтов, родной брат Надежды Васильевны Яхонтовой,  был в Ашхабаде в эвакуации.

Евгения Алексеевна Артемьева,  старшая дочь Елизаветы Григорьевны Тиновицкой от первого брака  с  Алексеем  Густавовичем  Пионтковским, учитель русского языка и литературы.

Леня П. —   Леонид Парфенов, друг Елены Доленко и  Александра Арского. Прошел всю войну. Впоследствии получил специальность нефтяника, жил и работал в Грозном.

Леонид Дмитриевич Артемьев,  муж старшей сестры Елены Доленко — Евгении Алексеевны Артемьевой.

Мария Павловна — мать Леонида Дмитриевича Артемьева.

Реутово — город в  Московской области, где во время войны находился штаб  дивизии, в которой воевал А.П. Арский. Там после участия в первых боях  он проходил переподготовку  на артиллериста, и  его мать, Арская  Анна Михайловна могла  к нему ездить.

Вальдек, Эвальд Васильевич Ильенков,- сын писателя  Василия Павловича Ильенкова,  находился  в Ашхабаде в эвакуации вместе со своим  вузом.  Сам Василий Павлович был в это время в   Чистополе.  Ильенковы  жили в писательском доме  этажом выше Арских. Вальдек  потом тоже  ушел на фронт. После войны стал известным философом,  в 70-х годах покончил жизнь самоубийством.

Семья почвоведа Григория  Доленко жила на окраине Ашхабада в Кешах, где находились дома Академии наук Туркмении. Этот  район был полностью разрушен во время землетрясения 1949 г.

Шура Каменский. Скорее всего, сын поэта Василия Васильевича Каменского.

Папен Франц фон (1879 — 1969) — один из главных военных преступников фашистской Германии. Будучи в 1939 — 1944 гг. послом в Турции,  стремился вовлечь ее в число союзников Гитлера.  В 1946 г. предстал перед международным военным трибуналом в Нюрнберге, но из-за  разногласий в составе трибунала был оправдан.

Георгий Рогачевский, учился в одном классе с Е. Доленко,   Е. Боннэр,  В. Багрицким. По воспоминаниям Е. Боннэр, был  «законченным, настоящим, большим…  поэтом»; погиб на Курской дуге, будучи в 20 лет начальником танкового полка.

Маша — Мария  Алексеевна Брагина,  домработница Багрицких.

Лидия Багрицкая, когда узнала, что арестован муж ее сестры Серафимы,  поэт Владимир Нарбут, пользуясь именем Багрицкого, пошла к какому-то начальнику НКВД  просить за него и своего близкого друга поэта Игоря Поступальского, требуя «правды» и «справедливости».  Но   ее  саму арестовали и сослали в ГУЛАГ. Сева с ней постоянно переписывался, посылал посылки. Она  вышла на свободу вскоре после гибели  сына.

Игорь Россинский,  двоюродный брат  Всеволода Багрицкого, покончил  жизнь самоубийством.         

Юрий Карлович Олеша — известный советский писатель. Ольга Густавовна — его жена, сестра Лидии Багрицкой.