Наталья Арская

ПОКА ЖИВЕТ ПАМЯТЬ

Если есть где-нибудь благословенное место, то оно находится здесь, в огромном волшебном парке Павловского дворца. Тихо шуршат под ногами опавшие листья, весело крякают утки на прудах. Воздух чист и прозрачен, как обычно бывает в позднюю осеннюю пору. И звенит, звенит в вышине праздничный колокольный звон, приходящий с разных сторон – из самого Павловска, дворцового храма и соседних сел. Сегодня большой праздник – Покров Пресвятой Богородицы, а значит, в храмах начинается в это время торжественное богослужение. 
  Так было и сто лет назад до революции 1917 года, так было и двести пятьдесят лет назад, когда Екатерина II подарила эти земли, 362 десятины по берегам реки Сла-вянки, своему сыну Павлу, будущему императору, а тогда молодому наследнику, и его невестке в честь рождения их первенца Александра. Со временем на этом месте по-явились дворец и при нем парк, поражающие своим великолепием и красотой не меньше, чем другие знаменитые дворцы в окрестностях бывшей российской столицы. 
  Местность стала называться Павловском. Такое же название получили дворец и парк, в обустройстве которых принимали участие самые знаменитые архитекторы и дизайнеры того времени: Чарльз Камерон, Джакомо Кваренги, Карл Росси, Андрей Воронихин. 
Мне же этот город дорог тем, что у последних хозяев Павловского дворца: Великого князя Константина Константиновича, известного так же, как поэт К.Р., и его супруги Великой княгини Елизаветы Маврикиевны, долго служил казначеем мой прадед Михаил Федорович Федин. И здесь же недалеко от дворца находилась дача Фединых. В Петербурге они жили в здании рядом с Мраморным дворцом, который назывался Служебным домом.
У Михаила Федоровича и его жены Клавдии Дмитриевны было трое детей: старший сын Федор, средняя дочь Вера и младшая Анна. Анна Михайловна – моя бабушка со стороны отца. Выйдя замуж за поэта и драматурга Павла Арского, она с 1930 года безвыездно жила в Москве, но в душе всегда оставалась верной своему родному городу, считая себя старой петербурженкой. 
Много лет спустя, когда ей было уже далеко за 60, мы приехали с ней на две недели в Ленинград и ходили, и ездили по памятным для нее местам. Чаще всего приезжали в Павловск, бродили между домами, пытаясь найти дачу, в которой Федины жили до октябрьской революции. Место нашли, уже с другим названием улицы и другой нумерацией, а вот сам дом или был новый, или так отреставрирован, что бабушка не могла его узнать. Зато помнила, как они весело тут проводили время: ездили на велосипедах в Царское село, катались на лодках на прудах парка. По вечерам собирались друзья брата и сестры, читали стихи, музицировали на рояле или ходили на кон-церты в Вокзал. Федор тогда уже был студентом университета, Вера готовилась поступать в консерваторию по классу фортепьяно. Анна же мечтала стать актрисой. В детстве ей часто, как и многим детям служащих Великих князей, приходилось участвовать в представлениях и спектаклях, которые в Павловске устраивали для своих родителей и их гостей молодые князья.
Павловский дворец всегда жил насыщенной культурной жизнью, да разве могло быть иначе, если его хозяин пишет стихи, сочиняет пьесы, сам их ставит и играет в них главные роли. А великолепный концертный зал в здании железнодорожного вокзала еще со времен прежних хозяев давно стал музыкальной Меккой столицы. До революции здесь выступали лучшие симфонические оркестры, известные певцы, композиторы. В течение 16 лет на его сцене царил «король вальсов» Иоганн Штраус, посвятивший городу несколько произведений. А «Вальс-фантазия» Михаила Ивановича Глинки был настолько популярен у горожан и так часто исполнялся, что его стали называть «Павловским вальсом». 
Идешь по парку, любуешься его прудами и прекрасными пейзажами, и звучит в душе эта замечательная музыка. И еще звучат стихи Осипа Мандельштама, написавшего о Вокзале чудные, незабываемые строки:

Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит,
Но, видит Бог, есть музыка над нами, —
Дрожит вокзал от пенья Аонид,
И снова, паровозными свистками
Разорванный, скрипичный воздух слит.

Бабушка читала мне стихи и Мандельштама, и Ахматовой, и Гумилева, имена которых тоже были связаны с Павловском и соседним Царским селом. И все вспоминала, вспоминала, вспоминала свое прошлое и свою жизнь. Однако я замечала, что ее что-то мучает, но никак не могла понять что. Вроде бы история ее семьи, которую в сталинские времена, да и после войны она тщательно скрывала, теперь мне известна. Я знала, что Михаил Федорович был расстрелян в 37-м году как враг народа, старшая сестра Вера вместе со своим мужем умерли во время ленинградской блокады. Старший же брат Федор исчез из поля ее зрения в том же 1937 году, и судьба его до сих пор не известна. 
Но нет, оказывается, были и еще не известные мне тайны. И вот так однажды, гуляя по Павловску, мы вышли на шоссе и, идя вдоль парка, оказались в поселке Тярлево. Уже издалека были видны белокаменное здание храма, его купола и звонница с колоколами, откуда и приходил звон в Павловский парк. 
Бабушкино волнение усилилось. В храм мы не пошли, а зачем-то стали искать центр поселка и Круговую улицу. Почему центр и почему именно эта улица нам были нужны? Сплошные загадки. Часа полтора мы кружили и кружили по одним и тем же улицам, пока не обратились за помощью к прохожим. Оказывается, мы были совсем рядом и не дошли до этого центра всего два квартала. 
И вот эта улица, вот нужный нам номер дома, но, взглянув на него, бабушка расстроилась. Адрес был тот, а дом другой, не тот, что она ожидала увидеть. Постучавшись в калитку, мы вызвали хозяина и узнали, что все постройки, стоявшие когда-то на этом месте, снесли еще перед войной. Родители этого молодого человека получили голый участок и успели до фашистского нашествия построить двухэтажный дом. 
А бабушка все молчала, и только, когда мы снова оказались в парке, сказала, что по этому адресу на Круговой улице после революции жил Михаил Федорович. Здесь была деревня Глазово, куда он сбежал от ЧК, когда начались массовые аресты членов царской семьи и их служащих. Здесь он и был арестован в 37-м году.
Бабушка не знала всех подробностей жизни тут отца и брата, возможно, даже редко бывала у них, а, переехав в Москву, и вовсе ограничилась одной перепиской. А улицу и дом так настойчиво искала, надеясь узнать хоть какие-нибудь новые сведения о своих родных.
Архивы ФСБ (ЧК И НКВД) тогда уже начали постепенно открывать, но очень медленно. Уже после ее смерти мне удалось получить из Ленинграда папку с «Делом прото-иерея Червяковского», по которому проходило двадцать человек, в том числе и мой прадед. Протоиерей считался «главарем» группы, поэтому дело было названо по его фамилии.
Но сначала немного истории о деревне Глазово. Ее Павел I задумал построить как одну из архитектурных достопримечательностей своего парка. Главная улица образовывала круг диаметром около 230 м и называлась Круговой. В центре круга находился пруд тоже круглой формы. Отсюда и название деревни, которая на плане выгля-дела как широко раскрытый глаз: пруд напоминал зрачок, газон вокруг него — зеленую радужную оболочку, Круговая улица — веки, парковые дороги — ресницы, а проходившая рядом Славянская (Нововесинская) дорога — бровь. Появившиеся здесь со временем бревенчатые дома с двускатными крышами вносили в парковый пейзаж черты русского национального колорита. Впоследствии соседний дачный поселок Тярлево стал разрастаться и соединился с Глазово и другими деревнями. 
Ну, а какая деревня без храма!. Его возвели (храм Спасо-Преображения Господня) в 1914 году на пожертвования домовладельцев, в числе которых были великий князь Константин Константинович и Великая княгиня Мария Павловна. Первым ктитором храма стал сын Великого князя Иоанн. Вместе с братьями Игорем и Константином он руководил его строительством и специально для этого храма написал духовную музыку — “Милость Мира”. Иоанн отличался особой набожностью и впоследствии был рукопо-ложен в иереи. 
После революции все три брата разделили трагическую судьбу царской семьи и других Романовых. Сам К.Р. умер еще в 1915 году, не пережив гибель на войне сына Олега. Князья Иоанн, Игорь и Константин после ареста были сосланы в город Алапаевск Пермской области и живыми сброшены в заброшенную шахту. Вместе с ними в этой же шахте мученическую смерть приняла и родная сестра императрицы, Великая княгиня Елизавета Федоровна.
Тогда же начались аресты и людей, служивших у Романовых. Мой прадед Михаил Федорович со старшим сыном уехали в Тярлево, надеясь там спрятаться от зоркого ока НКВД. И, действительно, несколько лет их никто не вызывал и не тревожил. Прадед, видимо, еще раньше был знаком с настоятелем тярлевского храма протоиереем Сер-геем Александровичем Червяковским и его соседом по дому – Николаем Александровичем Сыренским (настоятелем Троицкой церкви в Ленинграде). Будучи глубоко верующим человеком, прадед принимал активное участие в жизни общины, был председателем приходского совета. Во многих храмах Петербурга и области уже запретили вести службы, а здесь каждый день звонили колокола, жители открыто совершали все церковные обряды и крестные ходы. Особенно много народу сюда стекалось на Пасху и Рождество. И это раздражало местное начальство. 
Замечали ли протоиереи и члены приходского совета, что за ними следят, могли ли представить, что среди соседей и сослуживцев есть предатели и доносчики, связанные с НКВД? Возможно, и видели, и замечали, и даже могли получать предупреждения. Ложь и клевета тогда стали нормой для многих советских людей. Во всяком случае, в следственном деле, которое мне удалось прочитать в 2006 году, приводилось много свидетельств жителей Тярлево об антисоветской пропаганде и вражеской агитации, которые вели протоиереи и члены приходского совета.
В течение августа 37-го года совет вместе с протоиереями – всего 20 человек – были арестованы. Главное обвинение, которое против них выдвинули, – «антисоветская контрреволюционная деятельность». 4 но-ября особая тройка при УНКВД Ленинградской области приговорила их к высшей мере наказания, 12 ноября приговор привели в исполнение. 
Храм еще какое-то время работал. Однако назначенный туда новый священник – отец Владимир (Талицкий), весной тоже был арестован и расстрелян как враг народа. Перед войной в храме устроили клуб. Затем открыли один из цехов военного завода и возвели рядом производственные помещения и склады.
В 70-х годах, когда проводилась реабилитация церковной двадцатки, еще были живы люди, выступавшие в 37-м году в качестве свидетелей. Все они честно признались (их признания тоже есть в деле), что пошли на такую ложь под нажимом следователей. Назывались и имена следователей, половина из которых впоследствии тоже была расстреляна. 
После той памятной поездки с бабушкой я еще несколько раз приезжала по делам в Ленинград, потом Санкт-Петербург, и в Павловск, но по времени мне не удавалось попасть в Тярлево. И вот в прошлом году я, наконец, выбралась и туда. Побродив по территории дворца, иду в парк и выхожу на аллею, которая ведет в Тярлево. 
Опять поздняя осень с легким морозцем. Под ногами стелется ковер из опавших листьев, трещит первый ледок, небо закрыто лохматыми тучами, и того гляди начнется дождь. И звенят, звенят в вышине праздничные колокола Храма Преображения Господня, призывая жителей на воскресную службу. Мне очень хочется увидеть местного батюшку и поговорить с ним, но сегодня ему явно будет не до меня. Приеду сюда еще раз в будний день, а пока пытаюсь самостоятельно, по старой памяти, найти Круговую улицу и знакомый дом. 
Поселок сильно изменился. Появилось много двух- и трехэтажных особняков, окруженных высокими заборами. Людей почти не видно, зато по улицам гоняют байкеры, ез-дят БМВ и серебристые мерседесы.
Как и в прошлый раз, долго брожу, выходя то к храму, то к детскому городку, пока кто-то из прохожих не приводит меня к нужному месту. Стучу в калитку, уверенная, что увижу того же хозяина, который встречал нас здесь с бабушкой в прошлый раз, но появляется другой молодой человек, назвавшийся Юрием. 
О бывшем по этому адресу доме он ничего не знает, но у него есть 86-летняя тетя, которая должна все помнить. Елена Александровна рада нежданной гостье и возможности поговорить. Мало того, она оказывается еще и двоюродной сестрой писателя Булгакова. И разговор сразу уходит в сторону: о литературе, Пролеткульте, критике Киршоне, сыг-равшем неблаговидную роль в судьбе Михаила Афанасьевича, а я прекрасно знала жену Киршона Риту Корн. Все это чрезвычайно интересно, но меня волнуют Федины. И я осторожно вставляю в наш разговор вопрос, были ли они сегодня с Юрием в храме.
– О, да, — кивает головой моя собеседница и только тут до нее доходит цель моего появления. Да, конечно, о Михаиле Федоровиче они знают. Это один из тех людей, которые проходили по известному всем тярлевцам «Делу Червяковского». 
– Несколько лет назад, – сообщает Юрий, – около собора поставили поклонный крест, а с Левашовского полигона привезли в капсуле прах убиенных и закопали под крестом. 
– Прах? – удивляюсь я.
– Чисто символический акт. Там и табличка рядом с именами семи человек. Ваш прадед там тоже есть.
– А почему только семерых?
– Нашли документы, что они расстреляны именно там, остальные неизвестно где. Мы их каждый год вспоминаем. И их, и алапаевских мучеников. Точно такой же крест установлен на Левашовском кладбище. Вы знаете, что это за кладбище?
– Нет.
– Специальный расстрельный полигон НКВД – МГБ – КГБ. Самое крупное в Питере мемориальное кладбище.
– Наш поселок многим знаменит, – опять берет инициативу в свои руки Елена Александровна. – Здесь в начале века жил преподобный Серафим Вырицкий. Построил богатый дом, в котором как раз и обитали потом Червяковский и Сыренский. Когда большевики усилили гонение на церковь, преподобный уехал. Иначе бы и его арестовали. На месте его дома тоже стоит поклонный крест, совершаются молебны 
и крестные ходы. – Она перекрестилась и. улыбнулась. – Не поверите, в храме мы постоянно чувствуем присутствие святого Серафима и всех наших мучеников. Они молятся за нас, охраняя от напастей.
Мы долго пьем чай. Эти милые люди предлагают мне у них переночевать и вообще переехать сюда из гостиницы. Вот так с первого раза они готовы приютить у себя незнакомого человека. Я вежливо отказываюсь, обещая сюда приехать на следующей неделе. На прощанье мне дают большой пакет с яблоками.
На улице быстро темнеет. До автобусной остановки на Петербург недалеко, Юрий собирается меня проводить, но я говорю, что прекрасно дойду сама. Мне не терпится пройти к храму и увидеть поклонный крест. 
Крест большой, деревянный. Рядом с ним табличка:

«Здесь покоится прах с «Левашовской пустоши», где в 1937 – 1938 гг. были расстреляны члены приходского совета церкви Спасо-Преображения в Тярлево.
Настоятель Протоиерей
Сергий Александрович Червяковский
Настоятель Протоиерей
Владимир Александрович Талицкий
Александр Иванович Константинов
Евстафий Алексеевич Филюта
Лавр Федосеевич Федосеев
Михаил Федорович Федин
Аркадий Павлович Даев
Вечная память!»

В конце улицы появляется группа школьников. Идут из парка – от дворца или с молочной фермы, есть тут еще один замечательный объект – молочная ферма, построенная супругой Павла I Марией Федоровной для сельских занятий. Им весело. Мальчишки дергают девочек за косички, девчонки возмущаются и хохочут. Но вот подошли к кресту и замолчали. Мальчики сняли головные уборы, девочки накинули косынки и шарфики. Постояли минут десять и молча, с серьезными лицами пошли дальше. 
Эта случайная сцена тронула меня. Пока вот так сохраняется память о наших предках, пока звонит колокол и собирает людей около креста с именами невинно убиенных, эти люди живы.

На снимке: единственная фотография всей семьи Фединых: справа — сам Михаил Федорович Федин, рядом с ним сидит его жена и моя прабабушка Клавдия Дмитриевна; за ними стоят старшие дети Вера, Федор и за спиной прадеда моя бабушка, а тогда младшая дочь Фединых — Анна.